Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины - Оноре де Бальзак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мне тепло, дядюшка.
— Ну а где же наша хозяйка и моя именинница? — закричал скупой, забыв, что обе пошли хлопотать об устройстве племянника в доме. Евгения и г-жа Гранде вошли в эту минуту.
— Ну что, там все готово? — спросил старик, мало-помалу приходя в себя.
— Да, батюшка.
— Ну, племянник, ты, чай, устал с дороги, так вот Нанета покажет тебе твою комнату… Ну, комната такая, что не по вас, мои красавчики. Да что же делать? Не осуждать же бедняков; у меня, друг мой, нет ничего, а налогов много; платить тяжело…
— Прощайте, Гранде; мы теперь вам в тягость: вам, верно, нужно потолковать с племянником вашим, прощайте, добрый вечер!
— До завтра, — сказал банкир.
Все встали и начали откланиваться. Старый нотариус зажег свой дорожный фонарь и предложил де Грассенам проводить их, потому что их слуга еще не пришел за ними, не предвидя несвоевременного окончания вечера.
— Угодно вам сделать мне честь дать мне вашу руку, сударыня? — сказал аббат г-же де Грассен.
— Но здесь мой сын, — отвечала она сухо.
— Со мной не опасно, — возразил аббат.
— Поди же с господином Крюшо, — сказал сам банкир жене своей.
Аббат ловко подал руку г-же де Грассен и увел ее вперед всех.
— Мальчик ловок и недурен собой, — сказал аббат, сжимая руку своей дамы, — теперь загадка разрешилась; проститесь со своими надеждами: у Евгении есть жених, и если этот молодец еще не влюблен в какую-нибудь парижанку, то ваш Адольф встретит в нем страшного соперника.
— И, полноте, господин аббат, разве у Шарля нет глаз? Будьте уверены, что он заметит, что Евгения — девушка простенькая, да и некрасива. Вы видели, сегодня она была желта, как воск.
— Кажется, вы уже сообщили об этом господину Шарлю.
— Отчего же и не так?
— Я вам облегчу труд прекрасным советом, сударыня: становитесь всегда подле Евгении, и дело кончится в вашу пользу; результат сравнения очевиден.
— Вы еще не знаете: он обещал послезавтра у нас обедать.
— Ага!.. Ах, если бы вы захотели, сударыня… — проговорил аббат.
— Чего это, господин аббат? Что это вы мне советуете? Слава богу, я не для того тридцать девять лет дорожила моим добрым именем, чтобы очернить его на сороковом, хотя бы даже для империи Великого Могола… я понимаю вас, господин аббат, нам пора понимать друг друга… Поистине мысли ваши весьма неприличны для духовного лица. Фи! И вы, аббат, вы мне это советуете? Да это достойно «Фоблаза», сударь…
— Так вы читали «Фоблаза»? — сказал аббат сладким голосом.
— Ах! Я ошиблась, господин аббат; я хотела сказать — «Опасные связи».
— Ну, вот это дело другое! В этой книге гораздо более нравственности, — сказал аббат, засмеявшись, — но напрасно вы толкуете слова мои в другую сторону; я хотел только сказать…
— Вы еще осмеливаетесь запираться! Да не ясно ли это? Если бы Шарль захотел поволочиться за мной, то поневоле забыл бы о Евгении. Я знаю, что в Париже найдутся матери, которые решатся на такие невинные хитрости для счастия детей своих, господин аббат; но мы не в Париже.
— Да, сударыня, мы не в Париже.
— Да я бы ста миллионов не взяла, если бы взамен потребовали подобной материнской нежности.
— Заметьте, сударыня, что я не говорил о миллионах; может быть, это было бы свыше сил наших. Я хотел только сказать, что благородная и прелестная женщина, с такими прекрасными правилами, как вы, сударыня, могла бы позволить себе немножко самого невинного кокетства, чтобы…
— Вы полагаете, господин аббат?
— Без всякого сомнения, сударыня. Разве не обязанность наша, как членов общества, нравиться друг другу? Но позвольте мне достать мой платок… Я уверяю вас, сударыня, что лорнет молодого человека обращался на вас немного чаще, чем на меня; но я прощаю ему, что он предпочел красоту старости.
— Ясно, — кричал позади них президент, — что парижский Гранде прислал в Сомюр своего сына решительно из видов на Евгению!
— Но позвольте, — возражал нотариус, — тогда бы его приезд был известен; его бы ожидали у Гранде.
— Это еще ничего не доказывает, — говорил де Грассен, — старик наш скрытен.
— Де Грассен! Я пригласила племянника к нам обедать послезавтра. Попроси-ка тоже Ларсониеров и де Готуа с их хорошенькой дочкой… Как бы ее получше одеть? Мать рядит ее как дуру из ревности… Я надеюсь, господа, что вы тоже нам сделаете честь своим посещением, — прибавила она, обращаясь к Крюшо.
— Вот мы уже и пришли, — сказал нотариус.
Поклонившись троим де Грассенам, трое Крюшо отправились домой. Все они были заняты странным оборотом своих дел с де Грассенами. Рассудок и расчет заставили их снизойти до союза с прежними врагами своими. Нужно было всеми силами предупредить и отвратить любовь Евгении к Шарлю. Но, может быть, молодой человек готов устоять против всего: против сладенькой клеветы, льстивого злословия, наивных откровенностей — словом, против тех невинных средств и способов, которыми готовились атаковать его, окружить, запутать, облепить, как в улье пчелы облепляют воском несчастную букашку, залетевшую невзначай в их пчелиное царство.
— Пора спать, племянничек, — сказал Гранде по уходе гостей своих, — о делах до завтра, а теперь уже поздно; завтра я скажу тебе, для чего сюда прислал тебя отец твой. Завтракаем мы в восемь часов, в полдень тоже перекусим что-нибудь… немножко, почти ничего — яблочко, хлебца, так… самую крошечку, стакан вина, потом обедаем в пять часов, по-парижски. Вот и весь порядок дня. Захочешь погулять по городу, в окрестностях, никто не помешает тебе; но меня уж извини, водить тебя не буду; у меня дел куча. Ты, может быть, услышишь про меня сплетни, тебе наговорят, что я миллионер, богач… да ты не верь им, вздор! Пусть их говорят там, мне хуже не будет. У меня нет ничего, я бедняк, нищий, работаю как бык, как последний батрак, сколачивая деньгу на пропитание. Ты, может быть, сам скоро узнаешь, как дороги денежки… Ну-ка, Нанета, дай свечку!
— Надеюсь, милый Шарль, что вы будете всем довольны, но если что-нибудь нужно вам будет, так кликнете Нанету.
— О, я никого не обеспокою, тетушка; со мной весь мой багаж. Позвольте же вам пожелать доброй ночи… вам тоже, кузина.
Шарль взял из рук Нанеты восковую свечку, желтую, залежалую в лавке, до того похожую на сальную, что даже сам Гранде, которому, впрочем, никогда и в голову не приходили восковые свечи, не заметил в доме у себя
