Тайны инквизиции. Средневековые процессы о ведьмах и колдовстве - Генрих Инститорис

обязывал наместников всех регионов предоставлять инквизиторам защиту и содействие в их трудах по преследованию еретиков и евреев, вступивших в брак с христианами. Король и королева должным образом подтвердили привилегии, считая это своим долгом, так как они касались инквизиции, учрежденной Гонорием III. Однако Изабелла стала склоняться в сторону введения инквизиторского суда в Кастилии не поэтому. Случилось так, что к доводам Охеды и Барбьери прибавились уговоры папского легата a latere[208] при кастильском дворе – Никколо Франко, епископа Тревизо, который, несомненно, понимал, что учреждение инквизиции в Кастилии будет приятно папе Сиксту IV, поскольку непременно усилит влияние церкви в Испании.

Что касается Фердинанда, то, вероятно, это предложение имело для него некую привлекательность, так как одновременно давало возможность удовлетворить присущее королю благочестие и пополнить почти пустую казну за счет конфискаций, которые должны были стать результатом преследований столь состоятельной части общества. Когда путь совести ведет к выгоде, следовать ему нетрудно. Однако Фердинанд, хоть и был соправителем Испании и владыкой Арагона, в Кастилии не имел той же власти, что Изабелла. В конце концов, это было ее королевство, и, хотя сам он вовсе не занимал в нем положения простого принца-консорта, однако был связан законом и политикой и должен был подчиняться ее воле. С учетом ее отношения к вопросу об инквизиции он мог лишь добавить свои уговоры к доводам трех священников; все вместе они оказали на Изабеллу такое давление, что она уступила, пойдя на компромисс. Она согласилась, что следует принять меры не только для предотвращения возврата к иудаизму со стороны новых христиан, но также для обращения в христианство самих евреев; трудную задачу принуждения к соблюдению христианской веры и догматов католичества Изабелла доверила кардиналу Испании. С христианской и человеческой точки зрения ни один из его современников не был более желательным кандидатом; это означает, что с точки зрения его современников-католиков не было никого более нежелательного для выполнения этой задачи.

Когда Изабелла объявила о своем решении, это, должно быть, стало некоторым потрясением для Охеды, который считал, что вот-вот ее уговорит. Эта уступка его желаниям была вовсе не тем, на что он рассчитывал, поскольку она оставляла в стороне монахов-проповедников, которые собственными методами сделали эту работу своей особой миссией. Однако королева приняла решение, и сказать было больше нечего. Кардинал Испании принялся за выполнение задачи с искренним христианским настроем и с тем пылким стремлением к правде и справедливости, которые были ему присущи. Для этих целей он составил instrucción[209], которое не дошло до наших дней, но Ортис де Суньига[210] и Пульгар[211] сообщают нам, что оно было облечено в форму катехизиса. Там, как пишет Пульгар, «он обозначает обязанности истинного христианина со дня его рождения в таинстве крещения, как и во всех прочих таинствах, которые он обязан принимать, а также чему его следует учить, во что он должен верить и что совершать как верующий христианин во все время и во все дни до самой смерти».

Мариана, Зурита и другие историки, по словам Парамо[212] и Салазара де Мендосы, отваживались приписывать учреждение инквизиции в Кастилии кардиналу Испании. Их целью было покрыть честью и славой его имя и память о нем, ибо, по их мнению, именно этим он заслужил величайшее право на благодарность и уважение человечества. Однако справедливость менее нетерпимой эпохи требует, чтобы в этом отношении восторжествовала истина, так что его память следует освободить от этой весьма сомнительной чести. Современники кардинала не подтверждают того, что требует для него Парамо. Если свести этот спор к самой его сути, то крайне маловероятно, чтобы кардинал Мендоса выступал за учреждение суда, который должен был лишить его и других испанских епископов юрисдикции в causas de Fé[213], которая до этого по праву принадлежала им.

Итак, примас взялся за возложенную на него задачу, поручив всем приходским священникам разъяснять его «катехизис» во всех церквах и школах. Но какими бы усердными ни были его приемы, не таких методов желали Охеда и папский легат. Доминиканец, раздосадованный развитием событий и полный решимости возобновить натиск, как только представится такая возможность, обдумывал новые доводы, могущие стать убедительными для короля и королевы. И тут в Севилье произошло событие, которое удовлетворило его фанатичные потребности и дало ему именно то оружие, которое он искал. Молодой дворянин из известного семейства Гусман вступил в любовную связь с дочерью новообращенного. Ради встречи с возлюбленной он тайно отправился в дом ее отца в ночь на четверг на Страстной неделе в 1478 году, и девушка его впустила. Однако любовников потревожили раздававшиеся в доме голоса, и Гусману пришлось спрятаться. Из своего укрытия он подслушал разговор нескольких иудеев, которых принимал у себя отец девушки. Он услышал, как те неистово отрицали божественность Христа и столь же неистово оскорбляли его имя и католическую веру. Покинув этот дом, Гусман направился прямиком к приору доминиканского ордена, чтобы рассказать ему об услышанном и донести на богохульников.

Этот молодой кастилец представляет собой настолько интересный типаж, что мы позволим себе немного отступить от повествования, чтобы рассмотреть его более подробно. Это поможет понять взгляды и приземленное самодовольство религиозного фанатика. Он знал, что величайшая добродетель христианина – это целомудрие, а худшее преступление против Господа – безнравственность. По крайней мере, так его воспитывали, и он принимал эти постулаты на подсознательном уровне, полуавтоматически. Однако же то, что сам он был грешен, нисколько не тревожило его совесть, как и то, что он словно вор прокрался в дом новообращенного, чтобы совратить его дочь. Но стоило ему услышать, как этот новообращенный и его друзья говорят о неверии в того бога, в которого верит он сам и которого он, согласно собственному пониманию, оскорбил – и вот мы уже видим, как он возмущен поведением этих ужасных людей. Смотрите, вот он сломя голову бежит к приору Охеде, чтобы с ужасом рассказать ему о подслушанных мерзостях, и его так мало заботит низость, при помощи которой он получил эти сведения, что он даже не пытается ее скрыть. По-видимому, преступление новообращенных против бога, в которого они не верят, привело в такой же ужас и доминиканского монаха, так что он счел малозначительным то преступление, которое совершил верующий в этого бога кастилец. Данный случай хорошо демонстрирует разницу между теорией и практикой христианства.

На основании полученных от юноши сведений Охеда учредил расследование, и шесть отступников были арестованы. Они признали себя виновными и просили позволить им примириться с церковью. Поскольку еще не была учреждена инквизиция с ее