Вторая мировая война - Генри Лиддел

К этому времени фронт союзных войск в Арденнах, где четыре дивизии 8-го корпуса генерала Мидлтона обороняли полосу шириной 50 миль, был прорван в результате наступления 20 немецких дивизий, в том числе 7 танковых (около 1000 танков и самоходных орудий). Брэдли, возвратившись на свой командный пункт в Люксембург, воскликнул: «Откуда, черт возьми, этот сукин сын набрал все эти силы?» Обстановка же сложилась куда более серьезная, чем было известно штабу Брэдли. Немецкие танки уже вклинились на 20 миль в глубину, а на одном их участков достигли Ставло. До сих пор командующий американской 1-й армией Ходжес тоже недооценивал значения прорыва немцев и настаивал на безотлагательном наступлении своих войск в направлении р. Роер. Только утром 17 декабря, когда выяснилось, что немцы прошли через Ставло и приблизились к его штабу в Спа, Ходжес осознал серьезность угрозы.

Медлительность верховного командования в уяснении обстановки отчасти объясняется запоздалым поступлением информации. А это происходило потому, что переодетые немецкие диверсанты перерезали многие телефонные линии, идущие от фронта.

Однако это не может служить оправданием для верховного командования, недооценившего возможность немецкого контрудара в Арденнах. Разведка союзников сообщала с октября, что немецкие танковые дивизии отводятся с фронта на доукомплектование и что часть их вошла в состав вновь сформированной 6-й танковой армии СС. В начале декабря стало известно, что штаб 5-й танковой армии переместился в Кобленц. Кроме того, разведка обнаружила движение танковых частей в направлении Арденн и сообщила, что на этом участке фронта появились свежие пехотные дивизии. Далее, 12 и 13 декабря поступили сообщения, что на этот «тихий» участок прибыли дивизия СС «Великая Германия» и 116-я танковая дивизия. 14 декабря разведка обнаружила, что к р. Ур, протекающей вдоль южной половины американского фронта в Арденнах, подвозят переправочно-мостовое имущество. Еще 4 декабря немецкий солдат, захваченный в плен в этом секторе, сообщил, что в этом районе готовится большое наступление. Его сообщение подтвердили и другие пленные, взятые в последующие дни. Оно также сообщили, что наступление должно начаться за неделю до рождества.

Почему же на эти сигналы обращали так мало внимания? Начальник разведывательного отдела штаба 1-й армии был не в очень хороших отношением с начальником оперативного отдела, а также с начальником разведывательного отдела штаба группы армий и пользовался репутацией паникера. Он не смог сделать должных выводов из полученных сообщений. Штаб 8-го корпуса, над которым нависла непосредственная угроза, сделал пагубное ошибочное заключение, будто смена дивизий в его полосе означает обычную боевую учебу и лишний раз свидетельствует о том, что немцы стремятся сохранить этот участок фронта тихим и пассивным.

Однако просчет высших военных руководителей союзников объясняется не только неосведомленностью разведки о масштабах готовившегося немцами контрудара, здесь сыграли роль четыре обстоятельства. Союзники так долго вели наступательные действия, что не могли себе представить, будто противник сумеет захватить инициативу. Союзники настолько прониклись идеей «лучший вид обороны — наступление», что у них появилась опасная уверенность, будто, пока они продолжают наступать, противник не сможет нанести эффективный ответный удар. Они рассчитывали, что даже если противник и попытается нанести контрудар, то лишь в ответ на наступление союзников на Кельн и промышленные центры Рура. Союзники уверились в своих расчетах на ортодоксальные и осторожные действия со стороны противника еще и потому, что Гитлер вновь назначил главнокомандующим войсками на Западе фельдмаршала Рундштедта, которому шел семидесятый год.

Союзники, однако, ошиблись во всех отношениях, и заблуждение, вызванное первыми тремя предположениями, усилилось ошибочностью последнего. Дело в том, что Рундштедт имел лишь номинальное отношение к этому контрудару, хотя союзники и называли его «наступлением Рундштедта». В действительности же Рундштедт не только был против этого наступления в Арденнах, но и умыл руки, предоставив своим подчиненным проводить его как могут, а его штаб выполнял лишь роль почтовой конторы для пересылки инструкций Гитлера.

Идея, решение и стратегический план целиком принадлежали Гитлеру. Это была блестящая идея, и она могла бы завершиться блестящим успехом, если бы в распоряжении фюрера находились достаточные средства и силы для достижения широких целей операции. Сенсационный успех в начале операции объяснялся отчасти новой тактикой, разработанной молодым генералом Мантейфелем, которого Гитлер незадолго до этого выдвинул на пост командующего армией. Однако главную роль сыграло глубоко парализующее воздействие осенившей Гитлера идеи — открыть путь к победе над миллионными союзными армиями путем дерзких действий нескольких сот человек. Для этой цели фюрер использовал еще одну из своих «находок» — тридцатишестилетнего Скорцени, которому год назад поручил спасение Муссолини из тюрьмы.

Эта идея Гитлера получила кодовое название «операция Грайф», что в переводе с немецкого означает мифическое существо грифон. Это было подходящее название, так как в основе операции лежала гигантская мистификация, которая должна была вызвать смятение в тылу союзников.

Операцию намечалось провести двумя волнами, как современный вариант стратегии «троянского коня» — военной хитрости, воспетой Гомером. Первую волну составляла диверсионная рота солдат, говоривших по-английски и одетых в американские полевые куртки поверх немецкой военной формы. Сразу же после прорыва фронта им предстояло мчаться вперед небольшими группами, перерезать телефонные линии, менять дорожные указатели, чтобы направить по ложному пути резервы противника, развешивать красные ленты, обозначающие, будто дороги заминированы, и вызывать замешательство всеми другими возможными способами. Вторую волну составляла целая танковая бригада (ее солдаты также были переодеты в американскую форму), которая должна была захватить мосты через Маас.

Однако вторая волна так и не выступила. Штаб группы армий сумел собрать лишь небольшую часть требующихся американских танков и грузовиков, недостающие пришлось возместить камуфлированными немецкими машинами. Эта прозрачная маскировка требовала осторожности, а на северном участке, где предстояло действовать этой бригаде, явного прорыва не наметилось, поэтому выступление бригады было отложено и в конце концов отменено.

Зато первая волна добилась поразительного успеха, даже большего, чем ожидалось. Около 40 джипов прошли в прорыв и начали выполнять свою задачу — сеять панику. Все машины, за исключением восьми, благополучно вернулись назад, а те немногие, что попали в руки американцев, причинили немало беспокойства: у американцев сложилось впечатление, будто в тылу действует множество подобных диверсионных групп. Это вызвало сильнейшую панику, и сотни американских солдат, не сумевших дать удовлетворительные ответы допрашивающим, были арестованы. Сам Брэдли пишет: «…полмиллиона американских солдат, каждый раз встречаясь на дороге, играли меж собой в кошки-мышки. Ни чин, ни удостоверения, ни протесты не освобождали проезжающего по дорогам от допросов на каждом перекрестке. Трижды бдительные солдаты приказывали мне удостоверить мою личность. Первый раз я должен был назвать столицу штата Иллинойс — Спрингфилд (допрашивающий меня считал, что это — Чикаго); во второй раз мне предложили указать место защитника на линии схватки в регби; в третий раз мне предложили назвать очередного супруга блондинки по имени Бетти Грэбл. На Грэбл я споткнулся, но часовой, довольный, что ему удалось поставить меня в тупик, разрешил мне продолжать путь».

В еще более трудном положении оказались английские офицеры связи и проезжие штабные офицеры, которые не могли правильно ответить на такие коварные вопросы.

Затем 19 декабря один из пленных диверсантов заявил на допросе, что некоторые экипажи джипов имели задачу убить Эйзенхауэра и других высших командиров. Этот необоснованный слух распространился в учебном лагере диверсантов до того, как им сообщили действительную задачу. Однако теперь, когда этот слух дошел до штаба союзников, он вызвал панику в службе безопасности, которая сразу же приняла жесткие меры по охране вплоть до Парижа.

Военно-морской адъютант Эйзенхауэра капитан 1 ранга Батчер записал в дневнике 23 декабря: «Сегодня я был в Версале и видел Айка. Он пленник нашей службы безопасности и ужасно раздражен ограничением свободы передвижения, хотя ничего не может сделать. Дом усиленно охраняется, в том числе пулеметчиками, и Айку приходится ездить в штаб и из штаба в сопровождении джипа с вооруженной охраной».