Власть меча - Уилбур Смит

– Эти две команды победить нелегко, – предупредил Блэйн. – Но и немцы удивительно хороши, и англичане, как всегда, работают много и упорно.

– Если чуть-чуть повезет, мы сможем побить их всех, – поделился своим обширным опытом Шаса.

Только Тара восприняла это хвастовство серьезно, когда с трибуны смотрела, как он несется по полю, высоко сидя в седле, этакий прекрасный молодой кентавр, стройный и гибкий, и его белые зубы сверкают на загорелом лице.

«Он такой воображала, такой самоуверенный, – думала она. – Если бы я могла просто не обращать на него внимания. Если бы жизнь не была такой скучной, когда его нет рядом».

К девяти утра первого августа 1936 года олимпийский стадион, самый большой в мире, заполнило более ста тысяч зрителей.

Поле в центре стадиона превратилось в зеленый ковер и было исчерчено белыми линиями и кругами, обозначавшими места проведения различных спортивных состязаний. По периметру проходила кирпично-красная беговая дорожка. Высоко над ней поднимались трибуны, откуда зрителям предстояло наблюдать за парадом спортсменов. В дальнем конце стадиона располагался треугольный все еще не зажженный факел.

Перед входом на стадион раскинулся Майфельд, на этом обширном пространстве возвышалась колокольня с надписью «Ich rufe die Jugend der Welt» – «Я призываю молодежь Земли». Спортивные делегации собирались на длинном бульваре Кайзердамм, по торжественному случаю переименованном в Виа Триумфалис. Над полем плыл гигантский дирижабль «Гинденбург», который тащил на буксире огромный флаг с пятью олимпийскими кольцами.

В еще прохладном утреннем воздухе издалека донесся слабый гул. Он постепенно приближался и становился громче. По Виа Триумфалис двигалась длинная процессия открытых четырехдверных «мерседесов», хром их отделки блестел, как зеркало; машины медленно шли между плотными рядами пятидесяти тысяч штурмовиков в коричневой форме, которые сдерживали огромную толпу, взревевшую от восторга, когда мимо прошел первый «мерседес»; все высоко вскидывали руки в нацистском приветствии.

Кортеж остановился перед спортсменами, и из первой машины вышел Адольф Гитлер. На нем был простой коричневый китель, брюки и сапоги с высокими голенищами – мундир штурмовика. Этот строгий, ничем не украшенный костюм не делал его незаметным, напротив – выделял из толпы шедших за ним сопровождающих в ярких мундирах с золотыми нашивками, с медвежьим мехом, звездами и лентами; процессия двинулась между рядами спортсменов к гигантским воротам стадиона.

«Так вот этот дикарь», – подумал Блэйн Малкомс, когда Гитлер прошел мимо него не более чем в пяти шагах. Он был точно такой, каким Блэйн тысячи раз видел его на портретах: темные волосы зачесаны на лоб, маленькие квадратные усы. Но для Блэйна стал полной неожиданностью напряженный мессианский взгляд, который на долю секунды остановился на нем и скользнул дальше. Он обнаружил, что волоски на его предплечьях встали дыбом: он только что смотрел в глаза библейского пророка – или безумца.

За Гитлером шли все его любимцы: Геббельс был в легком летнем костюме, зато Геринг выглядел величественно и респектабельно в небесно-голубом мундире маршала «Люфтваффе»; проходя, он, приветствуя спортсменов, небрежно взмахнул золотым жезлом. В этот момент высоко над Майфельдом зазвонил колокол, созывая молодежь всего мира.

Гитлер и его свита скрылись из вида в туннеле под трибунами, и несколько минут спустя над полем загремели фанфары, в сотни раз усиленные множеством громкоговорителей; огромный хор запел «Deutschland über alles». Ряды спортсменов зашевелились, готовясь к началу парада.

Выходя из полутемного туннеля на освещенную солнцем арену, Шаса и Дэвид переглянулись. Они взволнованно улыбнулись друг другу; гигантские волны звуков, оглушительная музыка оркестров и хор, поющий олимпийский гимн, приветственные крики сотни тысяч зрителей – все это обрушилось на них. Они осмотрелись, задрав подбородки, разведя руки, и вышли под музыку Рихарда Штрауса.

Перед Шасой шагал Манфред Деларей, но его взгляд был устремлен к фигуре в коричневом в первом ряду трибуны для почетных гостей; Гитлер был окружен королями и принцами. Поравнявшись с ним, Манфред хотел вскинуть руку в нацистском приветствии «Хайль Гитлер!», но ему пришлось сдержаться. После долгого обсуждения и споров победило мнение Блэйна Малкомса и других англоговорящих участников делегации. Не отдав нацистское приветствие, спортсмены только выполнили команду «равнение направо», когда проходили мимо почетной трибуны. Ответом стали свист и неодобрительный гул немецких зрителей. Глаза Манфреда жгло от слез стыда: его вынудили нанести оскорбление великому человеку на трибуне.

Эта злость не утихала все время последующих торжеств: зажгли олимпийский огонь; фюрер произнес речь, официально открыв игры; в небо одновременно взлетели пятьдесят тысяч голубей; по краям стадиона разом подняли флаги всех стран-участниц; далее последовали показательные выступления гимнастов и танцоров, прожектора и фейерверки, музыка и пролет эскадрилий люфтваффе Геринга, затмивших небо и заполнивших его грохотом.

Блэйн и Сантэн тем вечером поужинали в одиночестве в ее номере в «Бристоле»; оба устали после волнений дня.

– Какое зрелище он явил миру! – заметила Сантэн. – Не думаю, что кто-нибудь ожидал подобного.

– Следовало ожидать, – ответил Блэйн. – Приобретя опыт устройства партийных съездов в Нюрнберге, нацисты стали великими мастерами пышных зрелищ. Даже древние римляне не добивались такой соблазнительности своих публичных празднеств.

– Мне понравилось, – сказала Сантэн.

– Откровенная языческая идолопоклонническая пропаганда – герр Гитлер представляет миру нацистскую Германию и свою новую расу сверхлюдей. Но да, вынужден согласиться с тобой: зрелище было необычайное, со зловещим оттенком угрозы, что делало его еще более привлекательным.

– Блэйн, ты упрямый старый циник.

– Это мое единственное достоинство, – согласился он и сменил тему. – Сообщили расписание первых матчей. Нам повезло с жеребьевкой: не придется встречаться ни с аргентинцами, ни с янки.

Им выпало сначала встретиться с австралийцами, и надежды на легкую победу сразу рухнули, потому что после первого же свистка австралийцы устремились вперед, как атакующая кавалерия, заставив Блэйна и Шасу отчаянно обороняться; так продолжалось три тяжелейших чаккера подряд: австралийцы не позволяли команде Блэйна прийти в себя.

Шасе пришлось сдержать свои желания: ему хотелось действовать и блистать одному, – и он полностью отдал себя под начало капитана и без заминки выполнял команды Блэйна «подрежь слева», «прикрой» или «назад», набираясь от полковника единственного, чего ему не хватало, – опыта. В эти отчаянные минуты узы взаимопонимания и доверия между ними, которые так долго складывались, прошли проверку на прочность, едва ли не на разрыв, но выдержали, и в середине четвертого чаккера Блэйн, проезжая мимо своего молодого второго номера, сказал: