Путь в Европу - Сборник статей

Читая записи наших бесед с зарубежными коллегами, я думаю не о тех странах, которые они представляют. Сквозь призму их опыта я смотрю на то, что происходило в моей стране. Наверное, это естественно. В свое время бывший премьер-министр Франции Эдгар Фор, находясь в отставке, написал прекрасную книгу «Опала Тюрго». В предисловии к русскому изданию академик Деборин заметил, что, конечно, интересно, что было бы с Францией, не отправь Людовик реформатора Тюрго в отставку, но нам все же более интересно, что было бы с Россией, если бы на своем посту остался Столыпин. Вот и я, читая эти записи рассказов о других странах, не могу отделаться от вопроса: а что же с Россией? Почему она снова вернулась в привычную колею? Почему ее граждане относятся к либеральным реформам не так, как население других посткоммунистических стран, о которых говорится в книге?

Правительства всех этих стран без исключения допускали ошибки. Их, однако, было немного, а наиболее серьезные из них со временем исправлялись. Наши реформаторы допустили все возможные и невозможные ошибки разом, исправлять которые, не свертывая реформы, потом было уже некому. Это и запуск повышенных инфляционных ожиданий через подъем регулируемых цен, и слабая политика сдерживания доходов, приведшая к растягиванию нормализации денежно-кредитных отношений на годы, и многое другое. Скажем, целью приватизации было объявлено создание среднего класса, а не повышение эффективности производства! Сначала это вызвало у многих людей смех, а потом возмущение, усиливавшееся из-за чудовищной коррупции. И все же, мне кажется, не только непрофессиональное поведение российских реформаторов, усугубившее издержки реформ для населения, заставило наших людей иначе относиться к этим реформам, чем жителей Восточной Европы и Балтии. И даже не то, что улучшение жизни там, как правило, заметнее, чем у нас.

Конечно, и экономический рост в целом, и увеличение доходов, и меньший их разброс, и более низкая, по сравнению с российской, инфляция впечатляют. За исключением Болгарии и Румынии, несколько подзадержавшихся в социализме, все эти страны опережают Россию по показателю среднедушевого ВВП. Но для лучшего понимания ситуации в них полезно обратиться и к расширенной теории благосостояния, которая призывает учитывать, кроме денежных, и неденежные формы дохода.

Дело в том, что у наших партнеров есть еще одна, дополнительная премия, которую можно и нужно отнести к социальным доходам. Это вступление в Европу. Не в НАТО, не в Европейский союз, даже не в зону евро, в которой уже находится Словения, а с 2009 года будет и Словакия, но именно в Европу. НАТО и прочее – это атрибутика, знаки вступления, а премия – это ощущение себя полноправным европейцем. Не хуже француза или немца. А то и англичанина. А то и американца с канадцем – ведь существует и понятие расширенной Европы. Это очень серьезная премия, огромный социальный доход.

Потому что очень важны, на мой взгляд, и ощущения человека, находящегося внутри модернистского проекта. Существует четыре параметра, которые позволяют судить о позитивном отношении населения к конкретной модернизации, проводимой в конкретной стране. Это убежденность, во-первых, в нормальности, закономерности, неисключительности происходящего; во-вторых, в окончательности перемен, «исполнении времен», т. е. ощущение некоторой эсхатологии ; в-третьих, в глобальности проекта; и, наконец, в-четвертых, в его успешности . И если попытаться сравнить по этим параметрам страны Восточной Европы и Балтии с Россией, то получится следующее.

Представители других посткоммунистических стран отрицают исключительность своего положения даже тогда, когда она отчетливо просматривается. В России же ищут ее во всем и повсюду. Можно сказать, что эти другие страны трактуют свою специфику как набор вызовов для решения тактических локальных проблем, не подвергая сомнению единую надстрановую стратегию модернистского проекта. У нас такая единая стратегия отвергается, у нас она своя, «самобытная». Отсюда разница в постановке социально-экономических задач – конкретных «у них», расплывчато-торжественных у нас.

Жители других посткоммунистических стран, одухотворенные своим вхождением в Европу, воспринимают это вхождение как «конец истории», исполнение заданного всеми предыдущими веками финала развития. Такая радостная эсхатология противоположна декларируемым в России трагическим сетованиям о распаде СССР, утрате величия, национальной катастрофе. Не берусь судить, насколько эти сетования политиков, идеологов и пропагандистов соответствуют подлинным настроениям населения, но отрицать существующее противостояние эсхатологии хилиазма («у них») и эсхатологии «страшного суда» (у нас) нельзя.

Глобальность модернистского проекта в принципе не опровергается никем, но и она окрашивается в разные цвета. Если в других посткоммунистических странах она приветствуется, то в России воспринимается с обидой, как поезд, который уже проехал мимо нашего полустанка и на который мы опоздали. Те же, кто вскочил на подножку хоть в последний момент, заняты совсем другим: они размещаются в купе, рассовывают чемоданы, заводят знакомства. Направление движения поезда предметом обсуждения для них не является. Они полагают, что нет стратегии для отдельной страны, есть лишь разные тактики. А стратегия едина для всего модернистского проекта. Даже антиглобалисты Новой Европы – часть глобальности. Ну как же! Везде таковые есть, а мы что – хуже других?

Успешность проекта оценивается изменением иерархии проблем. О реформе денежно-кредитной системы больше не говорят, о приватизации скорее звучат реплики за столом, чем что-то серьезное. Это – в Новой Европе. У нас же и память о либерализации цен или залоговых аукционах способна вывести людей на улицу. Там исходят из того, что основные реформаторские действия привели к успеху, а в России убеждены, что они завершились провалом. В странах Восточной Европы и Балтии говорят об успехе или неуспехе в процессе импорта европейских институтов (под наблюдением ЕС), о той или иной величине государства (объем бюджета в ВВП), у нас – о желательности отыграть все назад. Такова оказалась плата за то, что реформы Россия делала «не как все». А также за то, что большинство ее жителей по итогам этих реформ не получили, в отличие от жителей стран Новой Европы, осознавших себя европейцами, никаких позитивных ощущений.

Конечно, всеобщего удовлетворения нет и в этих странах. В том числе и потому, что человек всегда склонен говорить скорее о неуспешности, чем об успешности какого-то дела. Во-первых, это интересней, а во-вторых, ставит задачу дальнейшего движения. Весь вопрос, в чем он видит неуспешность: в том, что хлеба нет, или в том, что жемчуг мелок. По моему мнению, модернистский проект поразительно успешен, но люди, находящиеся в нем, склонны говорить только о порождаемых им новых проблемах. Почему это так, вопрос иной, заслуживающий отдельного рассмотрения. Пока же осмелюсь сделать предположение, что от проекта столь грандиозного люди ждут не удовлетворения в еде, жилье, благоустроенном отдыхе, не построения справедливой судебной системы, а просто счастья.