Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго - Андрэ Моруа

Но вот Алиса, как ей показалось, нашла в одном из стихотворений Гюго намек на вдов, не сохранивших верность покойным мужьям, и была этим опечалена. Приняв к сердцу ее огорчение, Гюго написал ей: "Милая, дорогая и прелестная Алиса, дочь моя, дитя мое, успокойтесь. Это стихотворение написано больше года тому назад, - могу показать вам рукопись. Я, как и вы, знаю, что вы доверили свою судьбу доброму и великодушному человеку. У меня только одна мысль - благословить вас".

После брака снохи Гюго стал более свободен в своих действиях. И он злоупотреблял этим, хотя ему было уже семьдесят пять лет. Однако он прекрасно сознавал все беды, ожидающие влюбленного старика. Недаром он задумал написать комедию "Развращенный Филемон", оставшуюся в виде наброска, в котором безжалостно высмеивал себя самого. Филемона нисколько не удерживала скорбь нежной Бавкиды, он поддался колдовскому очарованию молодой Аглаи.

Взамен старухи юная девица!..

Не солониной, а свежинкой насладиться.

Отведать булки вместо сухаря!

О, как чарует новая заря!

Все кончено, старуха, прочь ступай!

О, Господи, какой я шалопай!..

Возвратившись домой после распутства, Филемон нашел Бавкиду мертвой от нищеты и горя. В отчаянии он попытался найти себе убежище у своей возлюбленной, но Аглая жестоко посмеялась над старым воздыхателем, бормотавшим меж приступов кашля: "Люблю тебя". Конец сценария: "Над стариком опускается тьма ночная. Это дьявол, дьявол, искуситель людей, опьянил его любовью, приняв образ Аглаи. Бавкида же была его ангелом. Все это говорится в заключительной сцене среди небесной лазури, после смерти..."

По этой суровой концовке видно, что Филемон осуждал себя. Душа не прощала "гнусных плотских утех". К тому же они были утомительны даже при такой телесной мощи, как у Гюго. "Первое предупреждение, gravis cura" [серьезная тревога (лат.)], - заносил он в свою записную книжку.

30 июня 1875 года:

"У меня было странное явление внезапной потери памяти. Оно длилось около двух часов..."

Он изнурял себя также литературной и общественной деятельностью: издал "Историю одного преступления", которую считал более актуальной, чем когда-либо, поддерживал кандидатуру Жюля Греви, выступал с красноречивой хвалой Вольтеру на празднествах по случаю столетия со дня его смерти, председательствовал на международном литературном конгрессе. Это было слишком много даже для Титана. В 1878 году, в ночь с 27 на 28 июня, в ужасную жару, после обильного обеда и яростного спора с Луи Бланом по поводу торжеств в честь Вольтера и Руссо, у него случилось легкое кровоизлияние в мозг - речь стала затрудненной, движения неверными. Но он быстро пришел в себя и уже на другой день, несмотря на уговоры, всех домашних, хотел было отправиться к Alba на набережную Турнель. "Дорогой мой, любимый мой, - писала ему Жюльетта в пятницу, 28 июня в семь часов вечера, - ты мне показался... несколько утомленным..." Два доктора - Алике и Сэ, - с тревогой наблюдавшие за ним весь день, дали ему понять, что впредь он должен отказаться от всяких плотских радостей. "Но, господа, наивно сказал Гюго, - согласитесь, что природа должна была бы предупредить!" Бавкида-Жюльетта умоляла его поскорее уехать на Гернси, он в конце концов сдался, и 4 июля они уехали.

На острове он быстро оправился. Но алчные нимфы продолжали ему писать через посредничество Поля Мериса. Жюльетта, которая на этот раз жила в "Отвиль-Хауз", видела, как после получения почты Гюго рассовывал по карманам конверты. В своих ежедневных "писулечках-каракульках" она заклинала его соблюдать свое достоинство.

20 августа 1878 года:

"Гордое преклонение души моей перед тобою относится к божественной твоей сущности, а вовсе не к грубому идолу животной любви и циничного распутства, которым ты не можешь быть. Твоя ослепительная всемирная слава озаряет и твою личную жизнь. Заря твоей жизни была чиста, надо, чтобы ее сумерки были достойны уважения, были священны. Ценой оставшихся мне дней жизни я хотела бы уберечь тебя от ошибок, недостойных твоего гения и твоего возраста..."

Он дулся, отвечал резко и дал ей прозвище классная дама. Но как она может, спрашивал он, принимать всерьез письма "сумасшедших истеричек"? "Я чувствую, что моя душа неразрывно связана с твоей душой", - писал он ей. Но Жюльетта, ожесточившаяся, униженная, раздраженная, проявляла тогда "особую озлобленность". "Для нее все становилось предлогом для ссоры, даже на Гернси, - говорит Жуана Леклид, жена секретаря Виктора Гюго. - Эта женщина, которая пошла бы на смерть ради него, с каким-то удовольствием наносила ему булавочные уколы... В результате этих вечных ссор больной поэт находился в нервном, раздраженном состоянии и изливал его на близких к нему людей... Однажды утром произошло крупное объяснение по поводу письма, присланного их бывшей горничной. Госпожа Друэ вскрыла письмо, засим последовали слезы и скрежет зубовный... Едва все стихло, разразилась новая буря по поводу "мешочка", обнаруженного в тайнике рабочего кабинета, куда госпожа Друэ частенько вторгалась и все переворачивала там вверх дном".

В "мешочке", помеченном инициалами "В.Г.", лежало пять тысяч франков золотом. И тут вопрос поставлен был весьма грубо: "Для оплаты каких любезных услуг предназначались эти пять тысяч франков?" В другой раз поднялся страшный шум по поводу записных книжек пятилетней давности, найденных в каком-то углу и содержавших в себе имена женщин. Последовали слезы, упреки, ссора... А как-то раз вечером Гюго для потехи пошел прогуляться по улице Корне, которая на Гернси отведена была для продажной любви. "Госпожа Друэ устроила своему другу яростную сцену и заявила нераскаянному грешнику, что она решила расстаться с ним и что решение ее бесповоротно". Уеду в Иену, говорила она, доживать свой век около племянника Луи Коха и троих внучатых племянников. В октябре она все еще колебалась, ехать ли ей с Гюго в Париж, предлагала его свояченице Жюли Шене, остававшейся хранительницей "Отвиль-Хауз", разделить с ней ее одиночество. Но все же 9 ноября престарелые любовники вместе отплыли на пароходе "Диана".

Мерис снял для них на авеню Эйлау дом N_130, особнячок, принадлежавший княгине де Люзиньян. Супруги Локруа с Жоржем и Жанной поселились рядом - в доме N_132. Жюльетта, которой полагалось для приличия жить на своей половине, вскоре, однако, перебралась на третий этаж, в комнату, соседнюю со спальней Виктора Гюго, где стены были обтянуты узорчатым штофом вишневого цвета, где стояла кровать эпохи Людовика XIII с витыми колонками, шифоньер, увенчанный бюстом, символизирующим Республику, и конторка, за которой он мог писать стоя. Но, по правде говоря, со времени своей болезни он больше почти не работал. Заботами учеников ежегодно выходили прекрасные сборники его стихов: в 1879 году - "Высшее милосердие", в 1880 - "Религии и Религия", "Осел", в 1881 - "Четыре ветра духа", в 1882 - "Торквемада", в 1883 - последний цикл "Легенды веков". Литературный мир, полувозмущаясь, полувосторгаясь, дивился столь плодовитой старости. А фактически все эти стихи были написаны раньше.