Лезвие бритвы - Иван Ефремов

Обогнув два или три выступа, охотник замер. На пологом скате, полумесяцем врезанном в склон и обставленном, будто стражами, каменными треугольниками разрезанного промоинами обрыва, в завихренном воздухе слышался совсем незнакомый запах, ничем не напоминавший ни хищника, ни травоядное.

Заскрежетали мелкие камни под тяжелой и беспечной поступью. Из-за треугольной скалы появилось невиданное существо, не человек и не зверь, а гигантская обезьяна, сходная с человеком по прямой посадке головы и широким, несогнутым плечам. Растопырив пальцы толщиной с древко копья, гигант уперся ими в камень и встал вертикально, оказавшись ростом с хорошего слона, в два раза выше Селезнева. Изумление – не страх, а именно удивление припаяло охотника к месту. Светло-серая короткая шерсть покрывала могучее тело с грудью более объемистой, чем у носорога. Руки очень толстые, недлинные. «Оно и понятно, – сообразил Селезнев, – этакая штука не может лазить по деревьям». Ноги исполина не были видны из-за камней, но они не могли бы выдержать тяжести зверя, будучи такими же длинными, как у человека. Зверь раскачивался из стороны в сторону, подобно слону, и втягивал воздух с угрожающим шумом, походившим на сдержанный рев.

Затаив дыхание, Селезнев в упор смотрел на чудовище. Он не боялся. Разведанная дорога давала возможность бежать назад. Не было сомнения, что гигантская обезьяна не может сравниться с человеком в скорости бега.

Спокойно рассматривал охотник животное, потом определенное палеонтологами как представитель группы исполинских антропоидных обезьян – гигантопитеков, или мегантропов. Сейчас они известны преимущественно в Южном Китае по незначительным обломкам костей, громадной нижней челюсти и коренным зубам, в восемь раз большим, чем зубы гориллы.

Маленькие, утопленные под надбровными дугами глаза изучали человека настороженно, но без признаков ярости. Тяжелая голова, раскачивавшаяся над Селезневым, походила на грубо обтесанную гранитную глыбу – так массивны были выступы костей под сморщенной сероватой кожей безволосой морды. В животе обезьяны громко заурчало, и охотник усмехнулся про себя, вспомнив о недавнем уроке старого жителя скал. Да, вырасти до таких размеров, тогда действительно не нужно оберегать живот в бою – толстые, будто гранитные плиты, мышцы заставят мячиком отскочить ударившего в них буйвола. Впрочем, никому не удастся прикоснуться к ним – бревнообразные руки гигантопитека одним махом сломают хребет любому противнику, за исключением разве архидискодона или нанкуса, который достанет обезьяну издалека своими неимоверно длинными бивнями, но вряд ли скрещиваются пути слонов с этой ветвью человекообразных, которым особо благоприятные условия жизни и питания позволили развиться в исполинов. Они как бы выбрали силу, а не мозг, просуществовали меньше других антропоидов и, видимо, никогда не были очень многочисленны.

И, однако, стоя перед четырехметровым гигантом, Селезнев не мог не восхищаться громадной силой и боевым могуществом, заключенными в страшной обезьянище. Без оружия и без большого ума несколько гигантопитеков могли сокрушить любых хищников. Каждый мог свернуть шею саблезубу, как цыпленку дрофы. Такая сила не могла не быть заманчивой. Охотник с одобрением подмигнул отдаленному собрату, выпрямившемуся во весь рост и потому еще более походившему на человека. И лишь несколько часов спустя, обдумывая видение в удобной постели московской квартиры, Селезнев сообразил, что оборотной стороной огромных размеров была необходимость поедания массы пищи. Следовательно, гигантопитеки, будучи вегетарианцами, могли существовать лишь там, где имелись в изобилии плоды, и потому были привязаны к ограниченным местам обитания.

Человек по росту и силе стоял как бы посредине между мелкими и крупными животными, мог обойтись разной пищей и подолгу не есть, а обладая оружием и общественной спаянностью, противостоял самым грозным врагам или стихийным катастрофам. Но все это пришло ему в голову лишь позже, а в момент видения Селезнев забыл обо всем, любуясь несокрушимой махиной, топтавшейся на пологом склоне. Движимый симпатией к гигантопитеку, казавшемуся незлобивым, охотник обратился с речью к исполину, убеждая его в дружбе и хваля за величие. Обезьянища склонила голову, привалясь животом к валуну, и неотрывно смотрела на Селезнева, как бы силясь понять человека. Внезапно глаза чудовища покраснели. Селезнев умолк. Гигант оглушительно заревел, обнажив тупые клыки, затем медленно опустился на четвереньки, теряя сходство с человеком. Поразительно быстрым рывком колоссальный антропоид бросился на Селезнева.

Тот нисколько не испугался, отскочил в сторону, чувствуя волну теплого воздуха, коснувшегося его чувствительной кожи, и пустился бежать по каменистому скату, придерживаясь края кустов. Ему стало досадно от непонимания, проявленного зверем. Человек и гигантский антропоид могли бы жить, помогая один другому острым умом и чудовищной силой. Но, видимо, союз силы и ума был невозможен – странные, темные инстинкты привели животное в ярость. Поняв, что она не в силах настичь человека, исполинская обезьяна остановилась, издав высокий, резавший ухо визг. Селезнев усмехнулся и перешел с бега на быстрый шаг, торжествуя легкую победу над горой мускулов. Торжество оказалось преждевременным. Огромный пень, брошенный умелой рукой, провыл над головой охотника, захолодив сердце пониманием опасности. Секунду спустя Селезнев мчался зигзагами, а гигантопитек швырял в него камнями и обломками дерева, сопровождая каждый промах злобным ревом. Охотник несся отчаянными прыжками, старательно выбирая дорогу, и, наконец, отдалился на безопасное расстояние. Только тогда он оглянулся. Гигантопитек снова стоял, опершись на корень вывернутого пня, резким силуэтом рисуясь над светлым склоном. И вновь сходство с человеком заставило охотника забыть пережитый испуг, наполняя его неясными, несбыточными мечтами…

Другая, подлинная реальность вклинилась как-то сбоку в сознание Селезнева; он подумал, что все древние сказки и легенды о великанах обладали совершенно реальной основой, лишний раз доказывая, как долго живут изустные предания, сотни веков передающиеся из поколения в поколение. И не случайно великаны в сказках никогда не бывают добрыми, а лишь глупыми, легенды точно отражают невозможность настоящей доброты при низком уровне интеллекта…

Силуэт антропоида утратил четкость, а весь горный пейзаж позади него исчез. Вместо него из тьмы выпятились синеватые блики на полированной поверхности инструментов.

Исчезло и напряжение тела, только что балансировавшего на каменной россыпи неведомых гор, ставшая уже привычной жесткость железного кресла передавалась уложенному в него туловищу. Селезнев опять закрыл глаза, ожидая продолжения пережитого, но все кончилось безвозвратно. Охотник некоторое время приходил в себя, затем зажег лампу в глубоком колпаке и принялся наскоро записывать. Лишь после этого он дал звонок, и толстая дверь немедленно отворилась.