Солона ты, земля! - Георгий Егоров

Эйхе как-то особо пристально посмотрел на Данилова.

— Вот и Павлов хотел это же самое доказать, — продолжал Эйхе. — Всех, кто говорит с трибуны о наших достижениях, всех, кто в какой-либо степени выделяет руководящую роль партии и роль Сталина в достижении наших побед, он причисляет к карьеристам. Это же абсурд. Если с его меркой подходить, то все в стране стали карьеристами. Все — от рабочего до наркома — все говорят о наших достижениях. Скажи, какие карьеристские цели преследует рабочий или колхозник, выступая на собраниях о достижениях наших пятилеток? Чины ему дают?

— Чины не чины, а, глядишь, орденишко перепадет на грудь, в президиум не забудут посадить, портрет в газете поместят. Да и заработком не обидят. Заработок — штука такая: можно дать заработать, а можно и не дать — работать будешь так же, а получишь в два-три раза меньше… и все будет законно, по расценкам и нормам… Крикуны, они просто так, бесплатно не кричат.

— Ну-у, ты уж совсем… — Эйхе положил руку на колено Данилову. Он искренне хотел доказать своему соратнику его заблуждения.

— Павлов — это типичный пример оторвавшегося oт масс интеллигента. Сидя в кабинете и перебирая свои камешки, он уже много лет подряд не слышал голоса рабочего, голоса крестьянина, а жил старыми понятиями. Вот поэтому единство партии и народа он расценивает, как массовый подхалимаж перед Сталиным. До чего же надо докатиться! Каким слепцом надо быть, чтобы в ясный день заблудиться в трех соснах!..

— Значит, вы считаете письмо необоснованным?

— Я считаю, по меньшей мере нетактичным обращаться с таким письмом к Сталину. Это во-первых. А во-вторых, авторитет Сталина нужен не Сталину. Он нужен партии. И партия создает ему этот авторитет. При этом никакого противопоставления партии Сталину нет и быть не может. Партия и Сталин — это единое целое. Мы должны быть счастливы, что история взамен Ленина выдвинула нам такого гиганта, как Сталин.

— Я ни в коей мере, Роберт Индрикович, не хочу умалить авторитета и роли Сталина. Но мне кажется, что авторитет Сталина нисколько не уменьшится, если мы перестанем трясти его имя на каждом перекрестке и по всякому малейшему поводу писать ему рапорты. Мне так кажется.

Эйхе заглянул в глаза Данилову.

Чувствую, что ты кое в чем, Аркадий, все-таки находишься под влиянием Павлова. Это очень опасно! Ты же читаешь газеты, видишь, что идет борьба с троцкистами. Но я тебе скажу: это только начало — начало большой кровопролитной битвы с врагами партии и врагами народа,

— Так что, Павлова уже считают троцкистом? — изумился Данилов.

— Пока мы так его не квалифицировали.

— Почему же тогда его арестовали?

Эйхе поднял бровь.

— Уже?

— Да, сегодня ночью.

— Этого я не знал. Я спрошу у Заруцкого, хотя в этих делах он мне не подотчетен. Все органы НКВД подчинены своему наркомату и непосредственно ЦК партии.

— Я пришел к вам только потому, что, несмотря на некоторые странности характера Павлова, считаю его абсолютно порядочным и честным человеком.

— Не всякая честность — есть добродетель. Наши враги на своих хозяев тоже честно работают.

— Но Павлов — не враг. Я ручаюсь!

— Аркадий! Не ручайся. Если он проповедует вражескую теорию, значит, он уже враг. Хорошо! Говоришь — не враг? А эта его теория о продразверстке? До чего же надо додуматься, чтобы в плановом ведении хозяйства усмотреть отжившую, еще Лениным Владимиром Ильичем отмененную продразверстку? — Эйхе сощурил свои красивые глаза, словно заглядывая вдаль. — Разве продразверстку мы так брали!.. — проговорил он тихо, словно про себя. — Продотряды выгребали все-е.

— Поэтому и восстания были крестьянские по всей стране, у нас в Сибири, на Алтае. Ты помнишь, Роберт? Регулярные войска подавляли их, не говоря уже об антоновщине.

— Так надо было, Аркадий. Ты знаешь это. Вопрос стоял: или — или. Не давал хлеба кулак.

— А почему он должен был отдать свой хлеб?

— Мы ж — за деньги брали…

— А что можно было купить на эти деньги? Ничего. Значит, получалось, что задаром брали.

Эйхе был настроен благодушно. Такое бывало редко с ним. Поэтому вздохнул и тихо закончил:

— А Павлов — враг. Он мешает нам осуществлять политику партии. Выполнять заветы Ильича…

— Нет, не согласен. Если вы так считаете, то почему же сам автор этой теории Бухарин ходит на воле, а Павлов, который, может быть, по своему недомыслию поддался этой теории, посажен за решетку?

— Во-первых, не надо проводить аналогию между Павловым и Бухариным. У Бухарина кроме его ошибочной теории есть кое-какие заслуги перед партией, и немалые. А во-вторых, Бухарин свою ошибку признал публично, а Павлов отстаивает свои заблуждения. Разница в этом принципиальная.

— Значит, вы считаете арест Павлова правильным?

— В принципе — да.

— А я считаю неправильным и никогда не соглашусь с этим.

— Напрасно. Я смотрю, у тебя? Аркадий, с годами горячность не проходит. Ты по-прежнему темпераментный и. такой же по-детски непосредственный. Ты до сих пор не научился ориентироваться в тонкостях политики.

— Я не дипломат, Роберт Индрикович, и не полководец. Я солдат партии. Я могу ошибаться в оценке стратегических расчетов и планов, но в тактике я безошибочно определю, где стреляют по врагу, а где попадают по своим. В данном случае — с арестом Павлова, попали по своему же солдату. И если ты не в силах вмешаться в деятельность наших органов, то я буду писать в ЦК партии.

Эйхе улыбнулся, хлопнул Данилова ладонью по колену.

— Не будь ты Аркадием Даниловым, и не знай я тебя, мог бы подумать бог знает что о тебе. А насчет ЦК — твое право. Но лично я тебе не советую. Кроме неприятностей это письмо ничего другого не даст… Не хотел тебе говорить, но приходится. Буквально: на днях в Москве начнется открытый судебный процесс над Зиновьевым, Каменевым, Бакаевым и другими руководителями большой террористической троцкистской организации. Несомненно, филиалы этой организации работают и у нас в Сибири. И Центральный Комитет, конечно; потребует от нас разоблачения и ликвидации этих филиалов. Поэтому твое письмо будет очень некстати, не ко времени будет. Скажу больше. Кроме неприятностей тебе, оно может навлечь дополнительные беды на голову Павлова. Почему? Это письмо может просто-напросто кого-нибудь надоумить кое на какие дела. Я, например, допускаю мысль, что Павлов не состоял ни в какой контрреволюционной организаций, а был просто перерождением-одиночкой. Но это думаю я… Ты меня понял?

Понял. Но это же произвол!

Эйхе пожал плечами

Когда летят головы таких любимцев Ленина, как Зиновьев, то о каком-то Павлове никто и разговаривать не будет. Я тебе еще раз говорю: начинается вторая гражданская война — война за чистку рядов партии. Отсюда и все последствия. В войну поступают по-военному…

8

Закрыв за Аркадием Николаевичем дверь, Сергей погасил папиросу и потихоньку постучал в дверь Павловых. Мать Данилова Феоктиста Михайловна с мокрым полотенцем в руках сидела у постели. Серафима Михайловна лежала бледная, тяжело дышала.

Старушка тихо поднялась, подошла к Сергею.

— Ну, как? — спросил Сергей шепотом, указывая глазами на жену Павлова.

— Немного забылась. Кажется, уснула.

— Врача бы позвать.

— Ни в какую не хочет врача. Говорит, все равно жить не буду.

Сергей сокрушенно покачал головой.

— Побудь здесь, Сережа. Я пойду чай поставлю.

Феоктиста Михайловна неслышно вышла за дверь.

Сергей, не шевелясь, осматривал комнату. Все было перевернуто, разбросано, книги валялись по всему полу, стеллажи наполовину пусты. Во всем чувствовалась беда, словно в доме был покойник. Знал, что Андрей Иванович жив. И в то же время будто он уже покойник. Его уже нет. И может, больше уж никогда не будет… О чем разговаривает сейчас Данилов с Эйхе? Судьба старого большевика, изменится ли она от этого разговора?

Сергей на цыпочках подошел к столу и стал осторожно наводить порядок. Его волновало прикосновение к книгам, которые еще вчера держал в руках Андрей Иванович Павлов, жгуче любопытно было заглянуть в те страницы, которые вчера, быть может, читал этот человек. Вот тоненькая книжечка раскрыта. Один из абзацев подчеркнут красным карандашом и обведен жирной скобкой. Интересно, на что обращал он внимание? Глаза привычно уцепились за строчки:

«Особенно замечательна в этом отношении подчеркиваемая Марксом мера коммуны: отмена всяких выдач денег на представительство, всяких денежных привилегий чиновникам, сведение платы всем должностным лицам в государстве до уровня «заработной платы рабочего»… Откуда это? Сергей взглянул на обложку — «Государство и революция» Ленина! Он навалился грудью на стол, заскользил глазами по строчкам ниже: «…И именно на этом, особенно наглядном — по вопросу о государстве, пожалуй, наиболее важном пункте уроки Маркса наиболее забыты! В популярных комментариях — им же несть числа — об этом не говорят. «Принято» об этом умалчивать, точно о «наивности», отжившей свое время…»