Жюстина, или Несчастья добродетели - Маркиз де Сад

Мы уже сказали, что головы присутствующих, ничуть не успокоенные истязаниями графини, еще сильнее затуманились после этой беседы.

— Почему вы не попробуете утолить ваши страсти на прекрасных мальчиках, которые вас окружают? — спросил хозяина д'Эстерваль?

— Иногда я это делаю, — ответил граф, — но поскольку я люблю молодых людей с такой же страстью, с какой презираю женщин, мне представляется, что только с последними можно давать полную свободу жестокости, но если это вас позабавит, друзья, я ничего не имею против.

— Это меня возбудило бы чрезвычайно, — сказал Брессак, — вот уже час, как мой инструмент гуляет в потрохах одного из ваших наперсников, которого я бы с огромным удовольствием подвергнул всевозможным мучениям.

С этими словами Брессак так немилосердно сдавил яички ганимеда, что мальчик, которому было не более четырнадцати, испустил жуткий вопль, и из глаз его брызнули слезы.

— Оставьте нам этого сорванца, — сказал подошедший д'Эстерваль, — здесь их столько, что вы не испытаете особенных ощущений, если помучите одного или двух.

— А вы что с ним сделаете? — спросил Жернанд.

— Жертву, разумеется, — сказал Брессак.

— И вы увидите очень жестокую сцену, если не возражаете, — добавил д'Эстерваль.

— Но совершенно необходимо, — заметила Доротея, — чтобы Жюстина и мадам де Жернанд были жрицами при этом жертвоприношении.

— Я согласен, — сказал господин де Жернанд, — если только моя драгоценная женщина получит небольшую дозу страданий, а без этого… Короче, пойдем к ней сейчас же.

— О сударь! — забеспокоилась нежная Жюстина. — Вы подумали о состоянии госпожи?

— Подумал. — И Жернанд отвесил Жюстине увесистую оплеуху. — И ты тоже окажешься в таком же состоянии, если не прекратишь умничать. Запомни, дурочка, — продолжал мясник, — что я позволяю тебе развивать мои идеи, если на то достанет твоего воображения, но под страхом смерти запрещаю даже пытаться охладить мой пыл.

— Пойдем скорее к вашей супруге, дядя, — сказал Брессак, — а я отнесу туда нашу жертву на своем члене.

И распутник, не отходя от насаженного на кол мальчика, действительно доставил его в апартаменты тетки, которая, даже не подозревая о том, что несчастья ее могут удвоиться, предавалась сладостному и спасительному сну, когда появились эти бандиты.

Скроем эти новые оргии от уставших уже глаз нашего читателя, ибо нам предстоит еще поведать немало ужасов, заметим лишь, что то была кровавая сцена, что графине и Жюстине пришлось также послужить мишенями жестокости и что маленький очаровательный ганимед скончался через четыре часа, потеряв всю свою кровь[53].

«Куда я попала? — спрашивала себя Жюстина спустя две недели. — какую услугу оказал мне Брессак, приведя меня в этот дом? Чудовище! Он прекрасно знал, что увеличивает мои несчастья, иначе не стал бы делать этого. Вот так, раздираемая угрызениями совести оттого, что ей приходится жить в лоне порока, и отчаянием оттого, что она не может вырвать из него свою хозяйку, бедная девушка мучилась и напрягала весь свой ум, пытаясь найти какой-нибудь выход, и ничего не находила, чтобы избавить и себя и графиню от стольких злоключений и несчастий.

— Ах, Жюстина, ты еще увидишь новых гостей в этом замке, — сказала ей однажды мадам де Жернанд, которая наконец поняла, что добрая служанка достойна ее доверия.

— Кого же, мадам?

— Господина де Верней, еще одного дядю Брессака, твоего мучителя, брата моего мужа; он приезжает сюда два раза в год вместе с женой, сыном и дочерью.

— Тем лучше, мадам, — ответила простодушная Жюстина, — по крайней мере вас оставят в покое на это время.

— В покое? Ах, милая девочка, да меня будут истязать в тысячу раз сильнее! Эти визиты приносят мне неисчислимые страдания, все мои беды возрастают многократно, и в это время нет на свете человека, который мучился бы более жестоко, чем я. — Послушай меня, Жюстина, я открою твоим глазам жуткие тайны, которые подвергнут тебя в дрожь.

Господин де Верней, дорогая, более распутен, чем его брат, более необуздан, бесстыден и жесток; это сущий зверь, который не знает предела своим диким страстям и который, на мой взгляд, уничтожил бы весь мир, если бы счел это полезным для своих мерзких удовольствий. Ему сорок пять лет, как ты понимаешь, он младше брата, не так огромен, как он, но более злобен, силен и выглядит еще ужаснее… Это настоящий сатир, да, Жюстина, жестокий сатир во всех смыслах… Все, что ты видела гнусного, девочка, доведено в нем до гигантских размеров: как будто природа хотела компенсировать то, чего она не додала его брату; помимо всего, он ненасытен и может замучить до смерти десяток женщин. Его жена, которой тридцать два года, — одно из самых прекрасных созданий на свете; у нее длинные каштановые волосы, гибкая роскошная фигура, напоминающая Венеру, чистые и добрые глаза, исполненные неописуемой нежности, красивый рот, крепкое тело ослепительной белизны — одним словом, это образец совершенства. Но ей бы следовало иметь более сильный характер, чтобы выносить, как она делает уже восемнадцать лет, необычные и нечеловеческие прихоти своего отвратительного супруга, который истязает ее ежедневно.

— О мадам, неужели есть на земле существо, более жестокое, чем господин де Жернанд?

— Ты сама увидишь, Жюстина, пока же приготовься к этому ужасному сюрпризу. Дай мне закончить рассказ о людях, которые скоро прибудут. Виктору, сыну господина де Верней, семнадцать лет, он — копия своей матери; невозможно найти юношу, более красивого, деликатного и очаровательного, я знаю только одно существо, способное соперничать с ним в красоте… его сестру Сесилию, ей четырнадцать лет, можно с уверенностью сказать, что сами боги создали ее собственными руками, чтобы дать людям представление о своем могуществе: никогда не встречалось более стройной фигурки, более кроткого и одновременно выразительного личика, более красивых волос и зубов, короче говоря, не будь ее матери, Сесилия считалась бы самым прекрасным украшением нашего мира. Так вот, Жюстина, и эти женщина и двое ее прекрасных детей, рожденных ею от супруга, каждый день служат жертвами жестокой похоти этого монстра… Впрочем, наверное, меньше страдает Виктор, так как яд отцовского примера уж изъявил его душу.

— О небо! Вы меня пугаете… Чтобы отец развращал своих детей… Но стоит ли удивляться таким ужасам мне, — продолжала Жюстина, — мне, которая видела их предостаточно!

— Но эти должны превзойти все, что ты видела. Этот злодей не довольствуется простым кровосмешением, он позволяет себе чудовищные вещи…

— Что же он делает?