Sindroma unicuma. Finalizi (СИ) - Блэки Хол

     Мэл, как настоящий джентльмен, помог нам одеться. Он решил, что мы проводим Басту до машины и заодно прогуляемся. Застегивая пуговицы на куртке, девушка поинтересовалась вполголоса:

     - А Гошка сказал, когда сделает предложение?

     - О чем? - продемонстрировала я клиническую простоту.

     - Как о чем? - удивилась она. - О сва...

     - Маська, я всё слышу, - прервал строго Мэл.

     - Уже и спросить нельзя, - проворчала Баста. - А когда можно?

     - Мы сами разберемся, - продолжал строжиться Мэл. - Не влезай.

     Прогулка до институтских ворот состоялась под зонтами, укрывшими от моросящего дождика. Из-за туч, нависших серой плотной завесой, смеркалось раньше, чем в ясные вечера, поэтому фонари на улице зажглись заблаговременно. Как ни уверяла Баста в своей немногословности, а молчать она не умела. Разговор завертелся вокруг светских мероприятий, начавшись с моего упоминания о кабале в виде концерта в Академии культуры. Выяснилось, что сестра Мэла, по причине недостижения двадцати лет, осталась за кормой столичной жизни для избранных. Однако молодым незамужним девушкам разрешалось посещать неофициальные праздники с родителями, и это ограничение выводило Басту из себя.

     - Ненавижу произвол и ущемление прав! - кипятилась она, перепрыгивая лужу. - Почему я не могу побывать на "Лицах года"? Или на открытии сезона в Опере? Кто придумал, что можно после двадцати и ни днем раньше?

     Оказалось, что у нас противоположное отношение к сборищам элиты, несмотря на незначительную разницу в возрасте. Я отпихивалась руками и ногами от безмерного счастья светской жизни, а Баста не могла дождаться, когда выпорхнет в общество.

     - Достали семейные междусобойчики, - жаловалась она. - Всё те же и всё то же. Знакомые рожи. Хочу туда, где кипит жизнь. Вот уж где можно развернуться!

     - Что-то я не понял, - сказал Мэл. - Недавно ты кричала о бесправных клушках, которых волокут под венец, не спрашивая, а теперь опровергаешь свои же слова.

     Он объяснил мне, что по правилам этикета любая благовоспитанная девушка, перешагнув двадцатку лет, получала право посещать официальные приемы и рауты, но под ручку с кавалером и лишь после одобрения родителей. Те подходили тщательно к процессу отбора спутников для дочерей, рассчитывая, что со временем кавалер свяжет себя обязательствами, и счастливая девица обзаведется женихом, а заодно стабильным будущим. Таким образом, выход в свет подразумевал скорое замужество, которое обычно приурочивали к окончанию учебы в лицее.

     Получается, хочешь взрослой жизни - изволь забыть о детстве и играй по правилам. Сомневаюсь, что Баста совершит революцию. Мелёшин-старший не позволит.

     - Подумаешь, - фыркнула девушка в ответ на укол брата. - Я что-нибудь придумаю. Выкручусь.

     - Поэтому малявок не пускают на серьезные мероприятия, - заключил Мэл. - У малявок нет терпения и выдержки. И ума не хватает. Ляпнут что-нибудь невпопад и поставят семью в неловкое положение. Придется тебя до старости возить на семейные утренники, а про "Лица года" и Оперу забудь.

     - Это мы еще поглядим, - ответила зловеще Баста. - Дайте только дожить до дня рождения.

     - Ой, боюсь, боюсь, - притворно испугался Мэл. - Трепещите, граждане! Разбегайтесь и прячьтесь! Ожидается великое пришествие грозы полей и огородов. А-а, нет, грозы банкетов и приемов.

     На пустой стоянке за воротами сиротливо мок синий "Эклипс" с номерами 1111. Дворники лениво сбрасывали дождевые струйки со стекла.

     - Не разговариваю с тобой три дня. Неделю! И вообще забудь, что я существую. Всегда знала, что от тебя не дождаться поддержки, - сказала Баста брату, складывая зонт, и мило улыбнулась мне: - Пока, Эва. Еще увидимся.

     Когда девушка уселась на заднее сиденье автомобиля, и тот вырулил на дорогу, я заметила вдалеке три фургона с тонированными стеклами. Мне стало не по себе. Поздний вечер, безлюдная улица и зловещие машины поодаль.

     - Журналисты, - пояснил Мэл, увидев направление взгляда. - Дежурят круглосуточно. Администрации пришлось разделить стоянку на две части. Видишь знак: "Только для учащихся и работников института"? Для всех прочих - на пятьдесят метров левее.

     - Нас сейчас фотографируют? - занервничала я.

     - И не только.

     Боковая дверь фургона отъехала в сторону, и из нее вывалились два человека с телекамерой.

     - Поспеши, - подтолкнул к калитке Мэл, в то время как репортеры бросились прямиком по лужам. Из соседнего фургона тоже выгрузились двое.

     - Эва Карловна! Эва Карловна! - закричал один из бегущих. - Ваше мнение о судебном процессе! Причины неприязни преподавателя!

     - Быстрее! - торопил Мэл, и мы заскочили за решетку. - Иди и не оглядывайся.

     Он тянул меня по аллее мимо понурых промокших ангелов. Лишь завернув за угол института, я смогла унять нервную дрожь. Крики журналистов, оставшихся у ворот, стихли.

     - Я думала, они ринутся следом.

     - Не посмеют. А если попытаются, то огребут по полной, - заверил Мэл.

     - И от них никак не избавиться?

     - Увы, никак. Ажиотаж стихнет, интерес ослабнет, но в покое всё равно не оставят. Поэтому многие предпочитают жить в закрытых охраняемых зонах, как твой отец или мой. Там можно не бояться, что тебя сфотографируют чихающей или нагишом в ванной.

     Подглядывание отвратительно. И ведь не спрятаться от чужой настырности. Наверняка на нас с Мэлом собрано предостаточно материалов и среди них немало скандальных кадров, но лишь благодаря тотальной цензуре они не появляются в прессе.

     Мысли побродили по тропинкам вокруг эпизода с нахальными репортерами и переключились на главный тракт - визит Басты. Ее рассказ о лицее задел мое самолюбие. Мэл должен был дать обязательство эрудированной висоратке, умеющей поддержать разговор и развлечь гостей во время семейного торжества. Она стала бы дорогим украшением любого дома из закрытой зоны - белой или алой. Неважно, какой. Снегурочку готовили к этой роли: прививали вкус в стиле и одежде, учили красиво гарцевать на лошади, учили изящно кушать за сервированным столом, учили тонкостям политеса, формам этикета и грациозным жестам, учили позировать для семейных картин и фотографий. А Мэл связался со мной, хотя я не умею и не знаю девяти десятых того, что преподают в лицее. Страшно. Опрофанюсь на каком-нибудь банкете, и меня засмеют. Заодно посмеются и над Мэлом, выбравшим необразованную девку с деревенскими манерами, и его статус провалится в тартарары.

     - Маська сказала что-то, не подумав, и ты расстроилась, - заметил Мэл, когда мы вернулись в общежитие.

     - Так, мелочи, - отмахнулась я.

     - Нет уж, говори. Иначе позвоню ей и вытрясу правду.

     Вот ведь шантажист.

     - Не надо. Пожалуйста! Баста не при чем. Просто... я плохо разбираюсь в истории искусств... И не знаю иностранные языки... И на пианино играю десять нот одним пальцем... И...

     - Зачем нам пианино? Выброси его куда подальше. Твои пальцы и без него творят чудеса, - прервал Мэл и, обняв меня, поцеловал. - И об искусстве... - снова поцеловал, - ...не раз поговорим... - подталкивая к кровати, целовал на ходу. - И о гибкости языка... И том, что женщина... - опрокинул на спину, - ...должна угождать всегда и во всем... Правильно?

     Он знал, как утешить и успокоить.

     Позже я спросила у Мэла, устроившись на его руке:

     - Баста, наверное, удивилась, что ты живешь в конуре. Она привыкла к большому дому.

     - Мне-то что с её удивления? - потянулся он, зевнув. - Главное, чтобы ты не считала так же.

     - Конечно, не считаю! Мне здесь очень нравится. Вот нисколечко не вру.

     - Вижу, - ответил Мэл, охотно приняв поцелуй, подтвердивший мои слова.

     - Она настроена решительно, - вернулась я пламенной речи его сестрицы о независимости. - Почему Баста не может самостоятельно посещать приемы и банкеты?