Золотая коллекция классического детектива (сборник) - Гилберт Честертон

С того дня г-н Дабюрон стал еще более частым посетителем дома д’Арланжей. Он почти переселился туда. Сохраняя всю почтительность и сдержанность по отношению к Клер, он искусно и настойчиво старался отвоевать себе место в жизни девушки. Истинная любовь изобретательна. Г-н Дабюрон преодолел свою застенчивость, чтобы говорить с любимой, чтобы вовлекать ее в беседы, пробуждать в ней интерес к нему. Ради нее он гонялся за новинками, читал все подряд, чтобы отбирать книги, которые потом можно будет предложить ей.

Мало-помалу, благодаря деликатной настойчивости, ему удалось, так сказать, приручить эту дикарку. Он стал замечать, что кое-чего уже достиг: ее нелюдимость исчезла почти бесследно. Теперь, встречая его, она не напускала на себя тот ледяной, высокомерный вид, которым прежде, должно быть, надеялась держать его на расстоянии. Он чувствовал, что она, сама того не замечая, доверяет ему все больше и больше. Разговаривая с ним, она по-прежнему краснела, но теперь уже отваживалась первая вступать в беседу.

Часто она спрашивала у него о чем-нибудь. Например, при ней похвалили какую-то пьесу, и она пожелала узнать, о чем там речь. Г-н Дабюрон поспешил посмотреть спектакль и прислал девушке по почте подробный отчет. Подумать только: он написал ей письмо! Несколько раз она давала ему небольшие поручения. Радость бегать по ее делам он не променял бы и на пост посланника в России!

Однажды он расхрабрился и послал ей роскошный букет. Она приняла этот букет, но удивилась, попеняла и попросила впредь не делать ей подобных подношений. Дабюрон огорчился до слез. В тот раз он уходил от нее в полном отчаянии.

«Она меня не любит, – думал он, – и никогда не полюбит». Он приуныл, однако три дня спустя она попросила его отыскать для ее жардиньерки какие-то цветы, которые были в большой моде. Он послал ей столько цветов, что ими можно было бы завалить дом от чердака до погреба.

– Она меня полюбит! – в восторге убеждал он себя.

Эти маленькие происшествия, столь важные для него, не отменяли партий в пикет. Но теперь девушка внимательнее следила за игрой. Почти всегда она принимала сторону следователя против маркизы. Правил она не знала, но, когда старая картежница плутовала чересчур уж дерзко, Клер, видя это, со смехом говорила:

– Вас грабят, господин Дабюрон, вас грабят!

А он отдал бы на разграбление все, что имел, лишь бы слышать ее милый голос, слышать, как она за него заступается.

Было лето. Часто по вечерам она брала его под руку, и под бдительным оком маркизы, сидевшей в большом кресле на крыльце, они неторопливо гуляли вокруг лужайки по аллее, посыпанной столь мелким песком, что подол ее платья, волочившийся по дорожке, заметал их следы. Она весело щебетала с ним, словно с любимым братом, и для него пыткой было удерживаться от того, чтобы не поцеловать эти белокурые волосы, пушистые и разлетавшиеся под ветерком, как хлопья снега.

И в конце этой прелестной тропы, с обеих сторон усаженной цветами, ему виделось счастье.

Он попытался заговорить с маркизой о своих надеждах.

– Вы помните наш уговор, – отвечала она. – Ни слова. И так уж совесть упрекает меня в том, что я уступила бесчестному искушению. Подумать только, моя внучка будет, быть может, зваться госпожой Дабюрон! Чтобы получить разрешение на перемену ее фамилии, мой милый, придется писать прошение королю.

Не будь г-н Дабюрон так упоен мечтами, ему, столь проницательному и тонкому наблюдателю, удалось бы лучше изучить характер Клер. Возможно, тогда он был бы начеку. Но где ему было даже думать об этом?

И все же от него не укрылись странные перемены в ее настроении. В иные дни она была беззаботна и весела, а потом на целые недели погружалась в уныние и тоску. Наутро после бала, на который Клер сопровождала бабка, он осмелился спросить у девушки о причине ее грусти.

– Ах, вот вы о чем! – ответила она с глубоким вздохом. – Это моя тайна. Ее не знает даже бабушка.

Г-н Дабюрон всмотрелся в Клер. Ему показалось, что на ее длинных ресницах блеснула слеза.

– Когда-нибудь, быть может, – продолжала она, – я вам откроюсь. Может быть, это будет необходимо.

Следователь был по-прежнему слеп и глух.

– У меня тоже есть тайна, – отвечал он, – и я тоже надеюсь когда-нибудь открыться вам.

Уходя в первом часу ночи, он сказал себе: «Завтра я ей во всем признаюсь». Вот уже два месяца он неизменно повторял себе: «Завтра».

Был августовский вечер; весь день продержалась гнетущая жара, к ночи поднялся ветерок, листва зашелестела, в воздухе чувствовалась близость грозы. Они оба сидели в глубине сада, в беседке, увитой экзотическими растениями; сквозь ветви им был виден развевающийся пеньюар маркизы, которая прогуливалась после ужина. Они долго сидели молча, завороженные природой, опьяненные разлитыми в воздухе ароматами цветов на лужайке. Г-н Дабюрон осмелился взять девушку за руку. Это было впервые, и, коснувшись нежной шелковистой кожи, он испытал ужасное потрясение; кровь бросилась ему в голову.

– Мадемуазель Клер! – пролепетал он.

Она в изумлении остановила на нем взгляд своих прекрасных глаз.

– Простите меня, – продолжал он, – простите… Прежде чем дерзнуть заговорить с вами, я говорил с вашей бабушкой. Разве вы не понимаете о чем?… Одно слово из ваших уст решит мою судьбу. Клер, мадемуазель Клер, не отталкивайте меня, я вас люблю!

Пока юрист говорил, мадемуазель д’Арланж смотрела на него так, словно не знала, верить ли зрению и слуху. Но на словах «Я вас люблю!», произнесенных с трепетом подлинной страсти, она поспешно отняла руку и чуть слышно вскрикнула.

– Вы, – прошептала она, – так, значит, вы…

Г-н Дабюрон онемел: он не выговорил бы ни слова, даже если бы речь шла о его жизни. Сердце его тисками сжало предчувствие огромного горя. А уж что стало с ним, когда Клер разразилась слезами!

– Как я несчастна! Как несчастна! – повторяла она, закрыв лицо руками.

– Вы несчастны? – вскричал следователь. – Из-за меня? Клер, это жестоко! Заклинаю вас, объясните, чем я провинился? В чем дело? Все, что угодно, только не эта неизвестность, которая меня убивает!

Он упал перед ней на колени и вновь хотел завладеть ее рукой. Она мягким движением отстранила его.

– Дайте мне поплакать, – отвечала она, – мне так больно. Знаю, вы возненавидите меня. Быть может, даже станете презирать, а между тем клянусь вам, я не знала того, что вы мне сейчас сказали, даже не подозревала об этом.

Г-н Дабюрон так и застыл на коленях в ожидании удара, который его добьет.

– Да, – продолжала Клер, – вы заподозрите меня в постыдном кокетстве. Теперь я все понимаю. Если бы вы не любили меня, разве вы могли бы относиться ко мне с такой преданностью – да и кто бы мог на вашем месте? Увы, я не слишком-то опытна, я радовалась, что мне посчастливилось иметь такого друга, как вы. Ведь я одна на свете, я – как путешественник, заблудившийся в пустыне. Я доверилась вам бездумно и неосторожно, словно заботливому, снисходительному отцу.

Последнее слово приоткрыло несчастному следователю всю бездну его заблуждения. Словно чугунный молот, раздробило оно на тысячи кусков хрупкое строение его надежды. Он медленно поднялся и голосом, в котором сквозил невольный упрек, повторил:

– Словно отцу…

Мадемуазель д’Арланж поняла, как опечалила, как ранила она человека, любившего ее больше, чем она могла себе вообразить.

– Да, – вновь заговорила она, – да, я любила вас как отца, как брата, как всех родных, которых у меня больше нет. Когда я видела, что вы, такой суровый, такой важный, становитесь при мне мягким и ласковым, я благодарила Бога, что он послал мне защитника, заменившего моих усопших родных.

У г-на Дабюрона вырвалось рыдание, сердце его было разбито.

– Одно слово, – продолжала Клер, – одно ваше слово рассеяло бы все недоразумения. Зачем вы его не произнесли! Мне было так сладко чувствовать вашу опеку, словно ребенку – заботу матери. С тайной радостью я говорила себе: «Я знаю, что есть человек, который мне предан, которому я могу излить душу». Ах, почему я не доверялась вам еще больше? Зачем хранила от вас свой секрет? Тогда мы были бы избавлены от этого тягостного объяснения. Я должна была вам признаться, что я более не принадлежу себе, что по доброй воле и с радостью отдала свое сердце другому.

Внезапно упасть наземь с небес! Страдания следователя были неописуемы.

– Да, лучше бы вы сказали мне, Клер, – отвечал он, – а может быть, нет. Благодаря вашему молчанию я полгода питал сладостные иллюзии, полгода предавался волшебным мечтам. Вероятно, это и было счастье, отпущенное мне на земле.

Еще не совсем стемнело, и он ясно видел мадемуазель д’Арланж. Ее прекрасное лицо было бледно и неподвижно, как мрамор. Крупные слезы беззвучно струились по ее щекам. Г-ну Дабюрону казалось, что он видит плачущую статую.

– Вы любите другого, – заговорил он наконец, прервав молчание, – другого! И ваша бабушка не знает об этом. Клер, человек, которого вы избрали, не может быть недостоин вас. Почему же маркиза его не принимает?