Человек в искусстве экспрессионизма - Коллектив авторов

Jaz pa sem že mrtev59.

Я не хочу, чтоб всматривался

кто-то в душу мне.

Пусть буду всем я неизвестен.

Девушка в окно бросает взгляд

и думает, где я.

А я уж мертв.

В то же время в стихотворении «Один»60 герой осознает, что был бы ужасно одинок лишь в том случае, если бы хотел позвать ближнего и не получил бы ответа на свой призыв, тогда бы он пережил то, чего больше всего боится, – полную отчужденность людей друг от друга. Столь же интенсивные по-экспрессионистски окрашенные образы мертвенно холодного одиночества возникают в стихотворении «Вечер в предзимье»: «Воздух прозрачен, смотрит мертво. / Боже, хоть встретился б кто-то. / Но в пустоте Ничего, Никого. / Сумерки года»61. Диссоциация субъекта предстает в косовеловской лирике и в виде повторяющейся метафоры «сломанного острия в сердце»62, «разбитого лица»63. Так, столь разнонаправленные чувства – внутренняя необходимость быть наедине с собой (в таком случае одиночество получает определения «святое», «невыразимо таинственное») и потребность в человеческом тепле (здесь возникают эпитеты «холодное», «ледяное») – ведут борьбу внутри лирического «я», свидетельствуя о его по-экспрессионистски трагическом душевном разладе.

Страх разобщенности порой связан у Косовела со страхом тишины, молчания, хуже которых могут быть лишь неискренние слова. Иногда человек сам не слышит собственных слов, потеряв таким образом самое главное – Человека. Для Косовела ужасно быть «среди хаоса, посреди ночи», причем хаос – это также духовно, морально и социально деградировавшее общество. Уединение становится таким образом единственным спасением от него, например, в стихотворении «Песня из хаоса»:

Ker živimo v kaosu,

si želimo samote.

Demonstracije na ulicah

so kakor divje besede

gluhonemcev.

Sami ne čujemo

svoje besede

in to je naš obup.

On pa vidi

našo praznoto

in nas bo rešil.

Ker živimo v kaosu,

si želimo samote64.

Поскольку в хаосе живем,

то к одиночеству стремимся.

Уличные демонстрации

как дикие слова

глухонемых.

И сами мы уже не слышим

произнесенных нами слов,

тем обреченность выражая.

И видит он

всю нашу пустоту

и нас спасет.

Поскольку в хаосе живем,

то к одиночеству стремимся.

Мотив одиночества у Косовела, по мнению Задравеца, представляет в его лирике область пересечения и распадения на два главных мотива – мотив смерти и социальный мотив. Если в экзистенциальном понимании одиночество выступает началом смерти, то в гуманистически активистском поэт до последнего отказывается от одиночества и состояния чужести65. Здесь появляется экспрессионистский мотив Нового человека и братства между людьми, ставшие следствием ужасающего опыта Первой мировой войны; в лирике Косовела это выразилось в уходе от местоимения «я» и переходе к множественному «мы» («Наша песня»66)67. Экспрессионистская парадигма с ее «двойной оптикой» требует для отчужденной личности катарсического решения, и Косовел следует ему: с одной стороны, демонстрируя возвеличивающую спасительную роль поэзии и поэта-пророка, с другой – указывает на закат западной цивилизации и зарождение нового мира и Нового человека («Вступил поэт молодой на Парнас»68).

Особенно важной в поэзии Косовела оказывается тема смерти (именно по ней он стал узнаваем у более широкой публики). Если война и послевоенное бедствие – это первый пример наглядной конкретной физической смерти, связанной шире с гибелью европейского мира («Европаумирает»69, «Деструкции»70) и «уставшего, полумертвого европейского человека», то последние все же получают амбивалентный характер, поскольку, по Косовелу: «Европа должна умереть, это ее спасение»71. Апокалиптические сцены массовой гибели – надежда на Новый мир. Так, поэт принимает участие в этой грандиозной битве, готов жертвовать собой, нередко называя и себя европейским мертвецом. Смерть действительно зачастую имеет непосредственное отношение к лирическому герою, поскольку поэт – часть «раны этого мира», ее вездесущее присутствие в произведениях Косовела – в некотором роде предчувствие собственной ранней смерти, роковым образом витающей над его жизнью («Предчувствие»72). Предсмертные образы – выражение человеческой трагедии, экзистенциального ужаса, видения мира, сошедшего с рельс, стихийные бедствия, опустошающие человечество. Смерть в стихах Косовела носит поистине комплексный, двойственный характер: это и угасающий закат над долиной («Экстаз смерти»), и тоска по смерти-успокоению («Грецкий орех»73, «Утомление»74); наступление ночи, холод, проникающий в сердце, желание уснуть («Одна болезнь»75»); переход из хаоса в космос, в вечность, из борьбы к всеобщему угасанию, в тихую темноту («В вечность мое сердце открыто…»76); падение, погружение в тишину, в зеленый лес и бесконечную синеву («О, ведь нет смерти…»77); это молодой покойник, лежащий на дне лодки среди благоухающих цветов («Причал»78); фигуры «синих коней» (возможная отсылка к картинам немецкого художника-экспрессиониста Ф. Марка) в тумане («Нигиломеланхолия»79); желание оказаться вдали от людей, уйти от них и никогда больше не возвращаться, в последний раз воспламенившись как звезда перед окончательным погружением на черное дно («Желание смерти»80). Комель отмечает: «Косовел никогда не говорил о смерти уничижительно. Для него она была чем-то таинственным»81. В одной из своих записей Косовел отзывается о ней так: «Смерть – тихое, таинственное, непонятное слово. Тысячу раз мы уже видели ее и все еще не знаем,

что это такое. Но определенно одно: мы не должны ее бояться. <…> Поскольку смерть имеет такое же отношение к жизни, как солнце, ветер, звезды, тишина»82. Порой, однако, отчаяние от неисполнимости земных желаний доходит до такой степени, что лирический герой желает смерти не только себе, но и своим самым дорогим, и своей возлюбленной, как это происходит в стихотворении «Говорил бы тебе…»83. Текст по своему накалу представляет нечто исключительно редкое и в мировой поэтической практике, по всей видимости, он показался Косовелу настолько ужасающим, что он перечеркнул его в своих рукописях84.

Наравне с успокоительной смертью как единственным спасением от мук, в творчестве словенского поэта в равной степени проявляется желание сопротивляться ей, в нем зарождается мятеж, как, например, в стихотворении «Разочарование»: «Смерть на сердце тяжело легла. / Говорит, что мне пора уняться. / Но мой дух еще не сожжен дотла. / Он вопиет: я буду сопротивляться»85. Всю сложность переживаемых ощущений, сочетающих в себе предчувствие скорой смерти и ее неприятия поэт выразил в стихотворении «Предсмертная»: «В огонь! Но только слаб и он,