Советская цивилизация т.2 - Сергей Кара-Мурза

Понятно, что все жизнеустройство в СССР замыкалось на сильное патерналистское идеократическое государство. Иного и быть не могло – таковы были исторические условия и инерция нашей цивилизации, хотя темпы модернизации и либерализации советского государства были исключительно высокими. Каждый может мысленно сравнить советское государство 50-х и начала 80-х годов. Я бы сказал, что темпы либерализации в условиях реальной войны (пусть и холодной) были на грани допустимого, а то и переходили эту грань.

Тем не менее, «шестидесятники» отвергали советское государство не за низкие темпы модернизации, а именно за его сущностные принципы, неустранимые без его полного разрушения. Во время перестройки уже открыто была раскрыта истинная цель кампании – именно уничтожение советского государства. Но до прихода к власти Горбачева эта цель ставилась шире и потому еще разрушительнее – как подрыв легитимности государства вообще и в особенности «империи».

«Умеренный» историк М.Гефтер говорил в 1993 г. в Фонде Аденауэра об СССР, «этом космополитическом монстре», что «связь, насквозь проникнутая историческим насилием, была обречена» и Беловежский вердикт, мол, был закономерным (М.Гефтер. Мир, уходящий от «холодной войны». – «Свободная мысль», 1993, № 11). На другом полюсе – гротескная В.Новодворская: «Может быть, мы сожжем наконец пpоклятую тоталитаpную Спаpту? Даже если пpи этом все сгоpит дотла, в том числе и мы сами…» («Новый взгляд», 1993, № 110).

Вот, А.С.Ципко заявляет: “Не было в истоpии человечества более патологической ситуации для человека, занимающегося умственным тpудом, чем у советской интеллигенции. Судите сами. Заниматься умственным тpудом и не обладать ни одним условием, необходимым для постижения истины”. Представляете, в СССР человек умственного труда не обладал ни одним условием для постижения истины. Ни одним! Ну разве это умозаключение совместимо с нормальной логикой и здравым смыслом? Нет, его тоталитаризм доведен до абсурда.

И как раз понятие «тоталитаризм» стало у «шестидесятников» синонимом советской государственности. При этом даже сталинизм превратился в их проекте всего лишь «частичного» врага, в выражение лишь одной ипостаси тоталитарного государства. Другой «антисоветский марксист», А.П.Бутенко, пишет о реформах Хрущева: «Антисталинизм – главная идея, мобилизационный стяг, использованный Хрущевым в борьбе с тоталитаризмом. Такой подход открывал определенный простор для борьбы против основ существующего социализма, против антидемократических структур тоталитарного типа, но его было совершенно недостаточно, чтобы разрушить все тоталитарные устои» («Общественные науки и современность», 1995, № 5).

Именно против «всех» государственных устоев, вплоть до детских садов, и был направлен антисоветский пафос. Л.Баткин в книге-манифесте “Иного не дано” задает риторические вопросы: “Зачем министр крестьянину – колхознику, кооператору, артельщику, единоличнику?.. Зачем министр заводу?.. Зачем ученым в Академии наук – сама эта Академия, ставшая натуральным министерством?”. При этом, кстати, был нанесен удар по рациональному сознанию. В своей атаке на государственность демократы оперировали западными понятиями, которые в общественном сознании воспринимались совсем иначе, так что не возникало психологической защиты против скрытого в них антиэтатизма. Антигосударственные идеи действовали по принципу вируса.

Категорическому отрицанию подвергался главный инструмент государства – насилие. Кстати, сейчас мы видим, что отвращение к государственному насилию распространялось именно на советское государство, а насилие, например, властей США вызывает у наших антигосударственников уважение. В советской истории насилие же представлялось преступным даже в самые критические периоды, когда государственные органы были вынуждены решать срочные и чрезвычайные задачи ради спасения множества жизней граждан.

М.М.Пришвин пишет в дневнике 1919 г., в разгар гражданской войны: "Представителя свободы коммуниста Алексея Спиридоновича я спросил:

– Как вы можете сажать людей в холодный амбар?

– Это необходимость, – ответил он, – и вы, и всякий посадит, если ему нужно будет собрать с наших крестьян чрезвычайный налог. Сами виноваты плательщики: он приходит, плачет, на коленки становится, уверяя, что у него нет ничего. Его сажают в холодный амбар, и через час он кричит из амбара: «Выпускайте, я заплачу!» Раз, два – и пошла практика, и так повсеместно по всей Советской России начался холодный амбар. И вы сделаете то же самое, если встанете перед государственной задачей собрать чрезвычайный налог".

Возмущаясь государственным насилием в СССР, антисоветские идеологи проявляли поразительное отсутствие исторического чувства. Они как будто не видели, что начиная с первых лет ХХ века, именно в ходе государственных репрессий над крестьянами, а потом и Кровавым воскресеньем и Ленскими расстрелами, было брошено семя культуры насилия в России. Эта культура взросла и стала всеобъемлющей в ходе империалистической, а потом и гражданской войны. Такова данная нам история – в этой культуре было воспитано все общество. Почитайте кумира наших демократов Корнея Чуковского, который писал Сталину о необходимости учредить концлагеря для озорных первоклассников. Писатель Киршон был расстрелян – но перед этим он советовал «поставить к стенке» цензора Главлита, пропустившего в печать книгу А.Ф.Лосева «Диалектика мифа».

Поражает, насколько умнее и мудрее был даже совсем молодой Пушкин – а ведь все мы его вроде бы учили. В «Капитанской дочке» он пишет, под именем Гринева, об изменениях, произошедших на жизни одного поколения (в связи с тем, что капитан Миронов в крепости собирался пытать башкирина из «бунтовщиков»): «Пытка в старину так была укоренена в обычаях судопроизводства, что благодетельный указ, уничтоживший оную, долго оставался безо всякого действия… Даже и ныне случается мне слышать старых судей, жалеющих об уничтожении варварского обычая. В наше же время никто не сомневался в необходимости пытки, ни судья, ни подсудимые». Да, Петр Гринев начала XIX века уже считал пытку «варварским обычаем», но в 1774 г. он не сомневался в ее необходимости. Но можно ли из-за этого проклинать молодого Гринева и уничтожать все жизнеустройство Гринева зрелого? Да в конце 80-х годов наши антисоветские демократы проклинали СССР 30-х годов за то, что он не был «гражданским обществом». А ведь они и сами уже в 90-е годы не понимают, что это такое.

И.Ионов пишет в 1994 г. о тех разрывах в сознании, которые возникают, когда западные понятия, буквально переведенные на русский язык, сталкиваются с нашим историческим подсознанием. Как пример он берет понятие «гражданское общество», которое сыграло большую роль в расщеплении массового сознания в годы перестройки: "Даже сейчас, когда сознательная фальсификация закончилась, содержание этого понятия и смысл входящих в него слов противоречат друг другу. Дело в том, что в России не было того западного города, чье население составляло городскую («гражданскую» – от слова град, город) общину, давшую смысл понятию «гражданское общество».

У нас понятие «гражданский» неразрывно связан с понятием «государство». Отсюда: гражданское общество – это общество граждан (государства), общество в его неразрывной связи с государством (тем более что у нас в быту понятия «общество», «нация» и другие часто выражаются понятием «государство»). Русский историк, для того чтобы правильно использовать понятие «гражданское общество», должен каждый раз специально «переводить» его для себя, использовать его не как родное, а как иностранное слово…

Ситуация усугубляется еще и тем, что европейские исторические понятия в русском употреблении отличает «ложная ясность», уплощенная поверхностность. У них отсутствует «третье измерение», глубина, отражающая их предшествующую эволюцию. Понятие «республика» не ассоциируется для нас с любой формой правления (включая монархию)…" (И.Ионов. Кризис исторического сознания в России и пути его преодоления. Общественные науки и современность, 1994, № 6).

Действительно, во время перестройки людей совсем запутали с понятиями демократия, свобода, тоталитаризм и т.д. Начиная поворот к холодной войне, Г.Трумэн сказал: «Слава Богу, что у нас не демократическая система правления. У нас республика. Мы избираем людей для того, чтобы они, исходя из своих представлений, действовали в интересах общества» (Цит. в: С.Ю.Шенин. Начало холодной войны: анатомия «великого поворота». – США, 1994, № 12). В США не демократия, а республика! Этого у нас вообще никто бы не понял.

В результате всех этих усилий мы пришли к нынешнему кризису с деформированными представлениями о значении государства и рваной исторической памятью. В дебатах в Интернете, которые я упоминал, тот же Б. вслед за отрицанием «советской империи» доходит, по сути, до отрицания России и самой возможности ее сохранения: «Да, Сталин создал сверхдержаву, (военно-мужицкую империю), но почему Вы записываете это ему в плюс? Я не говорю о средствах… Я вообще не говорю о цене…». Здесь отрицание доведено именно до чистоты – Б. идет дальше большинства демократов, ибо они всегда упирали именно на «средства и цену» (репрессии и т.п.). Он это отбрасывает как несущественное и отрицает в принципе само стремление быть сверхдержавой – хотя не может не знать, что в реальных условиях ХХ века только это обеспечивало выживание России. Ведь тогда все это прекрасно понимали – не смог бы никакой Сталин создать «военно-мужицкую империю», если бы «мужики» нутром не почувствовали ее необходимости.