Николай II. Отречение которого не было - Петр Валентинович Мультатули

Северного фронта её нет. Но там есть телеграмма от Данилова Алексееву под № 1230/Б, поданная в 16 часов 30 минут, в которой Данилов сообщает: «Государь Император в длительной беседе с генерал-адъютантом Рузским, в присутствии моём и генерала Савича, выразил, что нет той жертвы, которой Его Величество не принёс бы для истинного блага Родины»[1232].

Заметим, в этом сообщении нет ни слова о согласии царя на отречение, как нет ни слова и о телеграмме. О том, что в Ставке никто не знал о какой-либо царской телеграмме со словами об отречении, видно и из воспоминаний Пронина. Пронин пишет, что в Ставке получили только вышеприведённую телеграмму Данилова. «В тот момент, — пишет Пронин, — когда я перечитывал донесения с фронта и делился своими впечатлениями с ген. шт. подполковником Лебедевым, вдруг с шумом распахнулась дверь, и в нашу комнату вошел ген. шт. подполковник Тихобразов с телеграммой в руке и, волнуясь, прочел приведенную выше цитату из только что полученной телеграммы из Пскова от Начальника Штаба Северного Фронта»[1233].

Однако полковник Пронин в своей книге приводит следующий документ: «Копия телеграммы на имя Председателя Го-суд. Думы, собственноручно написанной Государем Императором Николаем II днем 2 марта, по неизвестной причине, не отправленной по назначению и переданной ген. Алексееву.

Председателю Госус.[арственной] Думы Петр.[етроград]

Нет той жертвы, которую Я не принёс бы во имя действительного блага и для спасения родимой Матушки-России. Посему Я готов отречься от престола в пользу моего сына с тем, чтобы (он) остался при нас до совершеннолетия при регентстве брата моего Великого Князя Михаила Александровича. НИКОЛАЙ.

Проект телеграммы относится, по-видимому, к периоду 3–4 час. дня 2 марта 1917 г. Написан в Пскове. Передан ген. Алексееву 3 марта вечером в Могилеве, ген. Алексеев.

С подлинником верно: ген. шт. подполковник Пронин. 2 августа 1917 г. 16 ч. 48 м, Могилев».

Как видим, текст телеграммы отличается от текста, процитированного Мордвиновым «в тумане». По странному стечению обстоятельств, неверный текст Мордвинова полностью совпадает с текстом, который приводит перешедший на сторону большевиков бывший генерал императорской армии Е. И. Мартынов в своей книге «Царская армия в февральском перевороте». Но, что особенно странно, приводя неверный текст, Мартынов одновременно приводит фотокопию телеграммы. При внимательном изучении этой фотокопии становятся очевидными следующие обстоятельства.

Во-первых, это, конечно, не телеграмма, а текст, написанный на телеграфном бланке, причем этот бланк помещён в книге так, что сверху не видно «шапки» с наименованием телеграфа, на чьем бланке помещён текст. Архивный источник не указан.

Во-вторых, текст начинается со слов «Нет той жертвы, которую я не принёс бы во имя действительного блага и для спасения родимой матушки России…». Высокий слог этого текста говорит о том, что это официальный документ. Для официального документа, исходящего от имени царя, обычно употреблялось местоимение «Мы». Но когда речь шла о приказе или личном обращении Государя, могло стоять местоимение «Я». Правда, при этом оно писалось с заглавной буквы. В этом же тексте мы видим в начале обращение от первого лица единственного числа («Нет той жертвы, которую я не принёс бы…»), а затем от первого лица множественного числа (с тем, чтобы (он) остался при нас…). При этом и «я», и «нас» написаны с маленькой буквы. Если в случае с «я» ещё можно допустить такое написание, то в случае «мы» («нас») такое написание допустить невозможно, потому что в таком случае меняется смысл текста. Получается, что сын должен оставаться с несколькими людьми, хотя понятно, что речь идёт об одном человеке. Таким образом, текст должен был звучать либо так: «нет той жертвы, которую Я не принёс бы…» и «с тем, чтобы (он) остался при Мне…», либо так: «нет той жертвы, которую Мы не принесли бы…» и, соответственно, «с тем, чтобы (он) остался при Нас…».

Зная, какое значение император Николай II придавал официальному, да и неофициальному документу, невозможно себе представить, чтобы он допустил такие неточности.

В-третьих, роспись императора Николая II всегда носила специфический характер: от последней буквы в слове «НИКОЛАЙ» имелся характерный росчерк в виде вьющегося подчёркивания имени. Такой росчерк был на всех известных образцах подписи императора, касающихся официальных документов. Но его нет в тексте телеграммы.

В-четвёртых, текст телеграммы имеет множественные подтирки, исправления, вставки. Часть текста выделяется больше, чем другая.

Таким образом, в случае обнаружения подлинника этого документа, есть все основания провести его почерковедческую экспертизу.

Но, поскольку наш труд не является криминалистическим исследованием, остановимся лишь на исторической достоверности этого документа. Во-первых, не ясно, когда и при каких обстоятельствах он был написан. В документе, приводимом в книге полковника Пронина, утверждается: «Копия телеграммы на имя Председателя Госуд. Думы, собственноручно написанной Государем Императором Николаем II днем 2 марта, по неизвестной причине, не отправленной по назначению и переданной ген. Алексееву. Проект передан ген. Алексееву 3 марта вечером в Могилёве».

Из этого текста явствует, что телеграмма, написанная «собственноручно Государем Императором», «по неизвестной причине» никогда не была отправлена по назначению. Между тем, из воспоминаний участников известно, что этой телеграммой 2-го марта завладел генерал Рузский. Но здесь мы опять-таки сталкиваемся с противоречиями. Гучков, допрошенный ВЧСК, подтвердил, что «Рузский не знал о телеграмме, об отречении, а она была уже подписана и даже сдана на телеграф для рассылки»[1234].

Каким образом император, полностью контролируемый в Пскове Рузским и его подчинёнными, смог передать телеграмму на телеграф — Гучков умалчивает.

Генерал Дубенский в своих показаниях ВЧСК приводит отрывки из своего дневника с описанием обстоятельств, связанных с царской телеграммой. «Прочитав телеграммы от командующих, Государь неожиданно послал ответ телеграммой с согласием отказаться от престола. Когда Воейков узнал это от Фредерикса, пославшего эту телеграмму, он попросил у Государя разрешения вернуть эту телеграмму. Государь согласился. Воейков быстро пошёл в вагон свиты и заявил Нарышкину, чтобы он побежал скорее на телеграф, но телеграмма ушла, и начальник телеграфа сказал, что он попытается её остановить. Когда Нарышкин вернулся и сообщил это, то все стоящие здесь почти в один голос сказали: «Всё кончено»[1235].

Трудно сказать, чего в этих записях Дубенского больше: журналистского экспромта