Том 1. Романы. Рассказы. Критика - Гайто Газданов

Не стоит, конечно, говорить о том, что и Пруст, и Франс просто недоступны Шмелёву, как недоступен Поль Валери какому-нибудь уездному дьякону, который к тому же и по-французски не знает. Но элементарная тактичность должна бы удержать Шмелёва от выступления в анкете и не говорить о литературе, то есть области явно находящейся вне его компетенции. К сожалению, тактичности у Шмелёва и на этот раз не хватило.

Совсем недавно в «Современных записках» стал печататься роман Шмелёва «Солдаты». Сам факт появления этого романа на страницах эсеровского журнала так же удивителен, как удивительно было бы сотрудничество Демьяна Бедного на страницах «Возрождения». Но дело не только в этом. «Солдаты» претендуют на известную литературность: интересно было бы выяснить, в какой степени роман Шмелёва имеет на это право.

Это рассказ о «солдате», капитане Бураеве, который сам себя называет в одном месте «профессионалом и… гладиатором последнего срока». Капитан Бураев бьет плеткой крамольного семинариста; капитан Бураев, «воспитанный в рыцарском уважении к женщине» (так нам его рекомендует автор), ссорится со своей любовницей, которая ему изменяет с развратным и либеральным адвокатом, и называет ее словами, которые заменимы многоточиями, ввиду их нецензурности, – странное выражение «рыцарского отношения к женщине». Но капитан Бураев, помимо рассуждения об интеллигентщине, о всякой «сволочи», цитирует Пушкина, умиляется всему военному – и все это не переставая испытывать нежные и рыцарские чувства к большинству женщин, которых он встречает. В этом проходит его жизнь: полковые смотры, женщины и «умные» рассуждения о «сволочи» и интеллигенции и т. д.

Вещь, в общем до трогательности несложная. Психология героя, этого самого «гладиатора» – смесь военного писаря (со всеми прелестями писарского стиля), российского Дон-Жуана, которого много лет назад Философов, разбирая примерно такой же роман Фон-Визина, резко назвал «жеребцом», – и еще, пожалуй, анахронического, запоздавшего члена Союза русского народа. Надо отдать Шмелёву справедливость: у Пруста и Франса ничего подобного нельзя найти.

Роман написан исключительно плохо и беспомощно – с бесконечными многоточиями, восклицательными знаками, «мраморными лицами и ногами» – одним словом, так в прежние времена писали Вербицкая и Арцыбашев – только более гладко и грамотно.

«– Люси!..

– Мой… Стеф!..

Все пропало в блаженствах ночи».

Цитаты можно было бы приводить без конца. Можно отметить совершенно объективно и нисколько не преувеличивая, что в России средний литературный комсомолец, несомненно – в смысле стиля и композиции – конечно, гораздо сильнее Шмелёва.

Небольшой Шмелёвский талант погублен чудовищной литературной некультурностью. Существует, помимо этого, еще средний образовательный уровень, обязательный для всякого «интеллигентного» человека и минимальный для писателя. К сожалению, Шмелёв находится значительно ниже этого уровня. Это было бы не так уж страшно: Гоголь был человек малообразованный, Достоевский был невежествен, но у них была гениальность. У Шмелёва же его талант ровно настолько велик, чтобы позволить ему писать небольшие бытовые рассказы, но при отсутствии очень значительных способностей необходим все тот же культурный уровень: положение создается безвыходное.

Остается только порадоваться тому, что даже в эмигрантской литературе, далеко не блестящей, Шмелёв является исключением. Идеологически он близок, пожалуй, только Краснову – Брешко-Брешковскому, т. е. людям, к литературе никакого отношения не имеющим. Этой отчужденностью и неуместностью объясняется и высокомерное отношение критики к Шмелёву.

Если бы Шмелёвский роман был произведением не то что литературным – это невозможно, литературой мы называем вещи более грамотно написанные – но ограничивался бы претензиями эстетического порядка, это можно было бы оставить без внимания: мало ли романов пишется и печатается. Но роковая и неизменная особенность такой литературы в кавычках заключается в обязательных для нее – и непосильном философствовании, и политически-государственных концепциях, излагаемых сусальным языком какого-нибудь «огородника Балунова», который был подпаском, стал миллионером и теперь говорит о России и способен управлять государством. Ему вторят другие – какой-нибудь поп, который, как у Шмелёва, «народ ведет», не больше и не меньше, и ведет его, оказывается, в чрезвычайно полезном направлении: «к Богу и к родине». В лучшем случае рассуждения эти до трогательности бессодержательны: «Покуда в народе дух, он живет. Как дух пропал – долой со счета». А стиль такой: «Вон у меня ребята даже поют: „Наша Матушка-Расея всему свету голова“. А мы будто тому ли верим, а? А кака махина-то! Будто и без причины? Без причины и чирей не садится. Для чего удостоены такого поля? По такому полю и дорога немалая, а прямо тебе большак на самый что ни есть край света!»

Сам герой, пожалуй, еще проще «огородника»: идеал его Россия – вся Россия – «как солдаты», то есть государство, – эта «самая замечательная матушка» Россия должна уподобиться полку, да еще с такими «умственно отсталыми» людьми, как герой Шмигль, в качестве командиров. Кстати, бедная такой участи не заслужила.

Борьба за правду*

Неутомимый А. Седых, вполне бескорыстный интерес которого к русской литературе давно известен широким массам благородной эмиграции, провел короткую, но энергичную анкету среди русских писателей. Результаты, достигнутые талантливым журналистом, чрезвычайно плодотворны. Открыты некоторые совершенно новые корифеи русской литературы. Наряду со скромными, хотя и успевшими приобрести некоторую популярность Буниным и Алдановым, фигурируют ответы Дон-Аминадо и Саши Черного. Невежественные читатели, имевшие наивность считать Дон-Аминадо фельетонистом и комиком, теперь будут знать, что они ошибались – и прозевали крупнейшие события современной литературы. Так французы в свое время неправильно поняли Марселя Пруста. Вместе с А. Седыхом мы скорбим о невежественности читателей и сочувствуем ему в его большой и трудной задаче. Но мы надеемся, что в дальнейшем он откроет нам еще нескольких корифеев – тем более, что в этом смысле эмиграция представляет большой интерес. Было бы хорошо, если бы Седых заставил эмиграцию признать еще нескольких писателей, которых бескорыстие и крупные литературные дарования заслуживают быть отмеченными: Ал. Яблоновский, кн. Касаткин-Ростовский, А. Ренников, лирик П. Рысс и др.

Пожелаем А. Седыху успеха в его неблагодарном и тяжелом труде и поблагодарим его за то, что он уже сделал. Потомство этого не забудет.

Трудно поверить, до чего дожило под гнетом антихристовой власти рядовое население России, особенно национальные меньшинства. Оно дошло до полного отказа от законов нормальной физиологии, и, конечно, в силу этого попало в очень трудное положение.

Мы не решились бы на подобные утверждения, ежели бы не могли сослаться на бесспорное доказательство известного и авторитетного автомобилиста В. Зензинова, повествующего в «Днях» о трудном положении татарина, являющегося отцом двух малолетних детей, из которых первому два, а второму два с половиной года. До большевиков такой факт был бы немыслим. До каких же пределов дойдет наглость московского правительства?

Печальная истина, неоднократно отмечавшаяся на страницах русской заграничной прессы и заключающаяся в том, что русской молодежи во Франции угрожает опасность ассимиляции, нашла недавно свое очередное подтверждение на страницах одного из лучших художественных журналов эмиграции, руководство которого поручено известному эссеисту и стилизатору А. Филиппову.

В журнале «Театр и жизнь» напечатаны в переводе Н.Г. воспоминания В. de Bor'a, известного сотрудника французской вечерней газеты, имеющей из всех вечерних газет мира самый большой тираж. В объяснении, искусно составленном редакцией, сообщается, что статья прислана на французском языке и только благодаря самоотверженному труду неизвестного переводчика Н.Г. могла быть помещена по-русски.

А между тем многие старожилы эмиграции до сих пор вспоминают о том времени, когда В. de Вог был молодым русским поэтом, свободно объяснялся и даже писал на родном языке. Прошло несколько лет и – увы – В. de Вог, до сих пор еще владеющий русской разговорной речью, уже не может более писать на родном языке и принужден прибегать к услугам переводчиков.

Выражаем В. de Bor'y наше соболезнование, равно как и благодарность неизвестному переводчику, которому мы обязаны тем, что статьи В. de Вог'а, хотя и на французском языке, но проникнутые русским национальным духом, все же появляются на страницах нашей прессы.