Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

— Будешь держать второй рубеж! — еще громче закричал в трубке Гармаш. — Немцы просачиваются на участке третьего батальона. Хозяин приказал.

Рубен повесил трубку, сказал с недоумением:

— Зачем отдавать, чтобы опять брать? Не понимаю.

В своем недоумении Арзуманян, пожалуй, был прав, но он плохо знал, что творилось у дальнего «соседа». А на главном направлении израненному, истекающему кровью зверю на короткое время удалось просунуть одну лапу в приоткрытую стальную дверь.

Ровно через два часа Арзуманяну вновь пришлось занимать оставленный рубеж. Снова полыхали огнем окопы первой линии, и немцы тщетно пытались атаковать их; опять стояли на своих местах стрелки и бронебойщики Гармаша…

К Арзуманяну подбежал осыпанный пылью, запыхавшийся связной и заплетающимся языком доложил:

— Товарищ гвардии старший лейтенант! Трофима Денисовича убило! Вот его сумка и партбилет!

— Что ты? Что ты? Зачем такое говоришь? — не своим голосом закричал Арзуманян.

— Верно говорю… Миной… И еще одного бойца с ним! — растерянно добавил связной.

Рубен все еще не верил… Он взял партбилет и кожаную сумку замполита с торчащими из нее карандашами и пачкой боевых листков. Сумка, казалось, еще хранила тепло больших крестьянских рук скромного сибиряка Гомонова. Арзуманян встал, снял каску и с минуту молча смотрел на еще не просохшие пятна крови на сумке… Боец тоже обнажил голову…

— Ай-ай-ай! — скорбно завопил Арзуманян. — Что я теперь буду делать?.. Ай-ай-ай!

Ему казалось, что из него вынули сердце и теперь-то он ни за что не довоюет до вечера… Но он довоевал вместе со своей ротой и не только до вечера, но бился на тех же рубежах еще пять дней. После смерти замполита бойцы как бы заново подтянулись, стали драться еще злее и упорнее.

Когда бой достиг предельного напряжения и третий батальон полковника Синегуба попятился назад, оставляя между первым и вторым рубежами чуть приметные пятна убитых и раненых, Алексей, все время державший связь с замполитом полка майором Сосниным, незаметно выбрался из землянки КП и зашагал по лощине, затянутой низко стелющимся дымом, к третьему батальону.

По лощине шли раненые, пробегали санитарные двуколки, а в одном месте, наполняя знойный воздух стальным клекотом, шли к переднему краю танки «КВ». Над головой все время проносились снаряды, с сердитым ревом клубились самолеты, бой кипел и в небе, и не было, казалось, такого уголка на земле и над землей, где бы не витала смерть, не выли осколки и не свистели пули.

Лощина, по которой Алексей во время проведения партийных собраний ходил в третий батальон, была теперь неузнаваемой.

Слева на полянке, через которую он безрассудно скакал недавно на виду у немцев, шел танковый бой. Там стояли пухлые желтые облака.

Алексей неожиданно сбился с дороги и не сразу попал на командный пункт полка, а оттуда в третий, отошедший назад батальон.

Алексей испытывал беспокойное желание присутствовать сразу всюду, и в то же время понимал, что, уйдя с командного пункта, может потеряться в общей сутолоке боя, потратить время на бесцельное хождение по подразделениям и на устранение каких-то частностей.

Но его так неудержимо влекло на передний край, что он ни о чем больше не думал и торопливо зашагал вперед.

«Появлюсь на рубеже, подниму дух. Свой глаз всегда надежнее», — думал Алексей…

В штабе полка никого из политработников Алексей не застал, все ушли в батальоны. Вокруг землянки, по всему оврагу рвались снаряды. Позади хлопали непрерывно стреляющие минометы.

Адъютант штаба сказал Алексею, что все переместилось, штабы батальонов отодвинулись и что метрах в двухстах от КП полка советские артиллеристы недавно подбили несколько прорвавшихся «тигров» и «фердинандов».

— Пехотинцы держатся, не пропускают танки через рубежи, — пояснил адъютант. — Бой идет всюду. Ничего похожего на то, что когда-то было, нет и в помине. Все решают танки и артиллерия. А пехота только отсекает живую силу.

Третий батальон немного потеснен. Туда пошел майор Соснин.

— Я тоже пойду, — невольно повышая голос, чтобы быть услышанным среди гула близкого сражения, сказал Алексей.

— Товарищ гвардии подполковник, КП третьего батальона тут же, за бугром, всего двести метров, — сказал адъютант, — Сейчас все положенные расстояния нарушились…

Алексей вызвал по телефону КП первого батальона, и не узнал охрипшего яростного голоса Гармаша.

— Как люди? — спросил Алексей, затыкая пальцем левое ухо и плотнее прижимая к правому телефонную трубку.

— Держатся, — прохрипел Гармаш. — Убит Гомонов…

Алексей на секунду закусил тубу. Потери в людях всегда вызывали в нем почти физическую боль…

— Передайте приказание парторгу роты Федотову вступить в обязанности замполита. А что Труновский? — спросил Алексей.

— Охает… Хватается за живот… Лежит в землянке… Приступ язвы…

Алексей почувствовал, как недобрая гримаса сводит его губы, но он сдержал себя, как мог, спокойно спросил:

— И ни разу не пошел в роты?

— Ходил — не дошел. А сейчас, может, и в самом деле захворал, кто его знает…

— Хорошо. Завтра пришлю тебе нового замполита, — ответил Алексей.

Из третьего батальона ответил майор Соснин.

— Отошли на второй рубеж. Отбили три атаки, — сообщил он.

— Иду к вам, — сказал Алексей и положил трубку.

Только через полчаса он добрался до КП третьего батальона — несколько раз приходилось пережидать в случайных окопчиках обстрел, ползти по-пластунски, делать короткие перебежки под минометным огнем. В самом деле, бой этот не походил на прежние — он развивался в глубину и в то же время горел на одном месте, как гигантский разрастающийся с каждой минутой костер. На громадном пространстве, как на шахматной доске, передвигались вперед и назад только отдельные фигуры, иногда отступая до второй линии, как это произошло с третьим батальоном полка Синегуба, но общее положение обеих сторон оставалось неизменным.

Вокруг КП третьего батальона был сущий ад — клубилась пыль, сама земля, казалось, раскалывалась до глубоких недр, немецкие танки укатывали ее совсем близко, позади рубежа, пытаясь увернуться от огня советских самоходных орудий.

Сцепив бледные губы, с выражением злого упорства на лице стоял в своем дзоте командир третьего батальона, потный, черный от пыли, и, на секунду отрываясь от амбразуры, выслушивал по телефону приказания командира полка.

Он взглянул на Алексея таким отсутствующими взглядом, словно никогда не знавал его. На вопросы начальника политотдела он давал односложные, ничего не объясняющие ответы. «Откуда я знаю, что будет дальше, — казалось, говорил его блуждающий мутный взгляд. — Может быть, и меня самого не будет».

После того как Алексей переговорил по телефону по очереди со всеми командирами рот, весть о том, что сам начальник политотдела дивизии присутствует на рубеже батальона, облетела окопы.

Настроение людей поднялось еще более, когда стало известно, что двадцать советских танков выходят на исходный рубеж и получен приказ выбить противника из оставленных недавно окопов.

Повеселел и командир батальона.

— Вернем! Теперь все вернем! — повторял он. — Я сам пойду вслед за танками.

Вскоре из лощины зашумели «катюши», как черные грачиные стаи, полетели на врага видимые простым глазом реактивные снаряды, потом мимо КП загремели танки…

Комбат и Алексей кинулись из землянки командного пункта. Подхваченный не раз пережитым чувством самоотверженности, Алексей по запутанным ходам сообщения, оглушаемый свистом осколков, устремился вперед, к ротам… Мимо него мчались танки, вихрилась пыль, гудела земля…

Алексей не помнил, как очутился на рубеже первой головной роты, уже пропустившей через свои окопы советские танки. Бойцы готовились к атаке, ждали только сигнала.

Узнав быстро шагающего по окопу Алексея, запыленного, в глубоко надвинутой на лоб каске, они подтянулись ближе к брустверам, крепче сжимая в руках автоматы и винтовки.

Огонь в это время стал ужасающим, но Алексей уже не думал, что его ранят или убьют. Перед ним были его люди, он видел только их черные от пыли и гари лица. Вот они опять с ним, как на Днепре и под Сталинградом, как на недавнем партийном собрании, все — локоть к локтю, свои — родные, преданные.

Только с ними он испытывал это острое чувство, похожее на чувство восторга и вдохновения, только их любил и за них готов был умереть…

На изгибе окопа он увидел припавшего к земляной насыпи сержанта Завьялова и сразу узнал его.

Он первый кивнул ему. Лицо Завьялова просияло, и в глазах его Алексей прочел то, что не всякому удается прочесть в глазах самого близкого друга.