Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

Посылаю к Вам слугу Аньтуна с жалобой и еще раз умоляю со всей тщательностью вникнуть в преступление и уяснить его обстоятельства.

Писал во второй весенний месяц 16 дня».

— Жалоба с собой? — спросил Аньтуна цензор, прочитав письмо.

Служащие поспешно спустились к Аньтуну.

— Его превосходительство спрашивают, с собой ли у тебя жалоба, — обратились они к слуге.

Аньтун вынул из-за пазухи жалобу и протянул служащим. Цензор Цзэн прочитал ее, взял кисть и написал:

«Должностным лицам Дунпинского управления расследовать обстоятельства дела по справедливости и без пристрастия. После осмотра тела дать заключение и прислать вместе с подробным отчетом».

— Ответ получишь в Дунпинском управлении, — сказал он Аньтуну.

Аньтун отвесил цензору земной поклон и вышел через боковую дверь, а Цзэн Сяосюй вложил свое заключение вместе с жалобой в конверт, скрепил печатью и отправил с посыльным в Дунпинское управление.

Узнав резолюцию начальства, дунпинский правитель Ху Шивэнь пришел было в замешательство, а немного погодя решил передать дело помощнику уездного начальника в Янгу — Ди Сэбиню. Уроженец Уяна, в Хэнани, Ди Сэбинь слыл человеком решительным, но в то же время с некоторыми причудами. Подношений он не брал, но и дела решал спустя рукава, за что его и прозвали Ди Баламут.

И надо ж было тому случиться! В то самое время, когда пришло распоряжение обследовать реку и разыскать тело Мяо Тяньсю, этот Ди Баламут в сопровождении подручных, проводя инспекцию, очутился на берегу реки к западу от уездного центра Цинхэ. Они приближались к пристани, как — откуда ни возьмись — рядом с ними закружился ветер и поднял в воздух целый столб пыли.

Едет Ди на коне, и вихрь следом за ним.

— Вот напасть! — воскликнул он и остановил коня, а потом, обернувшись к спутникам, распорядился: — А ну-ка, ступайте за вихрем и поглядите, куда он двинется.

Те так и сделали. Только близ Синьхэкоу ветер стал утихать и пыль рассеялась. Когда об этом доложили Ди, он призвал старейших жителей местечка и велел им скликать народ с лопатами. Принялись у берега копать и на глубине нескольких чи обнаружили труп, и как раз на шее виднелся ножевой шрам. Ди на всякий случай позвал следователя, и тот произвел полный осмотр.

— Кто же тут поблизости обитает? — спросил Ди.

— Монастырь Милосердия рядом, — отвечали подручные.

Созвал Ди монахов и учинил им допрос.

— Зимой прошлого года, в половине десятой луны, — рассказывали наперебой монахи, — во время молебствия на реке, когда мы зажгли светильники, к нам теченьем принесло тело. Его потом увлекло в затон, и отец игумен из великодушия велел извлечь тело из воды и предать земле. А отчего он умер, мы не знаем.

— Все ясно! — заключил правитель Ди. — Это ваши монахи его убили, тело зарыли, а теперь сочиняете. Должно быть, не с пустыми руками был человек.

И без лишних слов он приказал, чтобы настоятелю зажали пальцы в тиски и дали сотню палочных ударов, остальным монахам — по два десятка ударов каждому. После этого их посадили под стражу. Ропот и недовольство раздавались среди ни в чем не повинных монахов.

Решение довели до сведения цензора Цзэна. «Если бы убийство совершили монахи, — размышлял цензор, — они не стали бы зарывать тело на берегу, а бросили бы его в реку. И потом, к чему было втягивать в преступление столько лиц? Нет, тут что-то не так».

А между тем монахи просидели в заточении почти два месяца, когда прибыл с жалобой Аньтун. Его провели в мертвецкую и велели осмотреть труп.

— Да это же и есть мой хозяин! — воскликнул Аньтун со слезами на глазах. — Вот и ножевая рана.

После опознания снова направили доклад цензору Цзэну, а монахов отпустили.

Цензор снова вник в дело и допросил Чэня Третьего с Вэном Восьмым. Те опять настаивали на виновности Мяо Цина — зачинщика преступления. Гнев охватил цензора Цзэна. Звездной ночью был послан в Янчжоу посыльный с ордером на арест Мяо Цина. Цензор к тому же составил доклад, в котором обвинил обоих судебных надзирателей в лихоимстве и злостном нарушении правосудия.

Да,

Лихоимцы-варвары за мзду попрали правый суд.За погибшего безвинно Цзэн-судья вступился тут.Прозвучала речь сурова, нелицеприятна,Суть конечного итога все же непонятна.Тут наш рассказ делится на две части.

Расскажем пока о Ван Шестой. С тех пор, как она получила от Мяо Цина сотню лянов серебра и четыре пары одежд, они с Хань Даого ног под собой не чуяли, даже по ночам не спали. Надо было все обдумать: и какую серебряную сетку на голову заказать, и какие головные украшения да шпильки с серьгами купить, и какие обновы у портного сшить. За шестнадцать лянов они купили еще одну служанку и назвали ее Чуньсян. Хань Даого, разумеется, сразу же обратил на нее внимание, но не о том речь.

Однажды к Хань Даого заглянул Симэнь Цин. Ван Шестая проводила его в дом и угостила чаем. Когда Симэнь вышел по нужде во двор, ему сразу бросилась в глаза высокая терраса за стеной.

— Это еще чья там терраса появилась? — спросил он.

— Сосед Юэ Третий построил, — отвечала Ван.

— Какое он имел право портить весь вид? — возмутился Симэнь. — Пусть сейчас же сломает! Чтоб у меня ее тут больше не было! А то околоточному прикажу.

— Неудобно, мне кажется, говорить соседу, — обратилась Ван к мужу, когда ушел Симэнь.

— Давай лучше купим немного лесу и построим напротив их террасы сарай, — прикинул Хань Даого. — А батюшке говорить ничего не будем. Наверху можно будет соус квасить, а низ под конюшню или уборную отведем.

— Еще чего придумал! Уборную?! — возразила Ван. — Уж тогда давай купим кирпича да возведем пристройку.

— Чем какую-то пристройку, лучше небольшой флигелек из двух комнат, — заключил Хань Даого.

На том порешили и за тридцать лянов построили на дворе одноэтажный флигель. Симэнь направил к ним Дайаня с коробом вина, мяса и жареных пирожков для угощения мастеров, о чем сразу узнали все соседи.

Между тем надзиратель Ся, получив несколько сот лянов, устроил своего восемнадцатилетнего сына Ся Чэнъэня штатным студентом военного училища для овладения искусством стрельбы из лука и верховой езды. Каждый день устраивал Ся Лунси пиры и угощения для наставников сына и товарищей по учению. Симэнь договорился с дворцовыми смотрителями Лю и Сюэ, столичным воеводой Чжоу, военным комендантом Цзином, командующим ополчением Чжаном и военными чиновниками своей управы, и они от своего имени вручили Ся Лунси свиток-поздравление, но говорить об этом подробно нет надобности.

Симэнь воздвиг у себя на фамильном кладбище крытую галерею, постройки и насыпные холмы, но после рождения Гуаньгэ и получения чина туда не заглядывал и не приносил жертв. И вот теперь он послал за геомантом Сюем, чтобы тот указал, как поставить ворота и вымостить камнем тропу к захоронению предков.

У входа на кладбище росли ивы, вокруг красовались сосны и кипарисы. По обеим сторонам высились холмы.

В День Поминовения усопших[675] Симэнь решил водрузить новую вывеску, а по сему случаю устроить трапезу с принесением в жертву свиньи и барана. На шестое в третьей луне, в день поминовения, были разосланы многочисленные приглашения. Наняли носильщиков, которые должны были доставить на кладбище жбаны вина, рис, закуски и прочую снедь. Были приглашены музыканты, скоморохи и актеры, певцы Ли Мин, У Хуэй, Ван Чжу и Чжэн Фэн, певицы Ли Гуйцзе, У Иньэр, Хань Цзиньчуань и Дун Цзяоэр.

Приглашения получили военный комендант Чжан, сват Цяо, шурин У Старший, шурин У Второй, шурин Хуа Старший, свояк Шэнь, Ин Боцзюэ, Се Сида, приказчик Фу, Хань Даого, Юнь Лишоу, Бэнь Дичуань, а также и зять Чэнь Цзинцзи. Всего двадцать с лишним человек. Из дам были приглашены супруга военного коменданта Чжана, матушка свата Чжана, супруга свата Цяо, супруга цензора Чжу и супруга ученого Шана, жена У Старшего и жена У Второго, госпожа Ян, матушка Пань, жена Хуа Старшего, свояченица У Старшая, свояченица Мэн Старшая, супруга У Шуньчэня — Чжэн Третья, жена Цуй Бэня — Дуань Старшая. Вместе с У Юэнян, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр, Сунь Сюээ, дочерью Симэня, Чуньмэй, Инчунь, Юйсяо, Ланьсян и кормилицей Жуи, державшей на руках Гуаньгэ, можно было насчитать до двадцати пяти паланкинов.

Еще до отбытия Юэнян предупреждала Симэня:

— Не следовало бы брать на кладбище ребенка. Ему, во-первых, году пока не вышло. И тетушка Лю говорила: у ребенка темечко еще рыхлое, пуглив он. Не стоит его брать так далеко. По-моему, пусть с кормилицей и тетушкой Фэн дома останется, а сестрица Ли с нами пойдет.

Симэнь Цин и слушать ее не пожелал.

— Это что еще за разговоры! — возразил он. — Как так! Мой сын с матерью не пойдет почтить предков? Старуха мелет всякий вздор, а ты веришь? У ребенка, видишь ли, темечко не затвердело. Ну и что же? Пусть кормилица завернет получше да оберегает как следует. Что ему в паланкине сделается!