Властелин Севера. Песнь меча (сборник) - Бернард Корнуэлл

– Восемьсот полей, господин король.

– В той стене, что обращена к берегу, – грубо перебил я, – шестьсот девяносто два поля. В речной стене еще триста пятьдесят восемь. Укрепления, господин король, тянутся на тысячу пятьдесят полей.

– Четыре тысячи двести человек, – немедленно сказал епископ Эркенвальд, и, признаюсь, я был впечатлен.

У меня ушло много времени, чтобы вычислить эту цифру, и я сомневался в правильности своих подсчетов до тех пор, пока Гизела тоже не потрудилась над вычислениями.

– Ни один враг, господин король, – проговорил я, – не сможет напасть со всех сторон одновременно. Поэтому я считаю, что городу нужен гарнизон в три тысячи четыреста человек.

Один из мерсийских танов издал шипящий звук, как будто такое число было невозможным.

– Это всего на одну тысячу человек больше гарнизона в Винтанкестере, господин король, – заметил я.

Разница, конечно, заключалась в том, что Винтанкестер находился в верном восточным саксам графстве, которое посылало своих людей по очереди служить в фирде.

– И где ты найдешь столько людей? – спросил мерсиец.

– У тебя, – резко ответил я.

– Но… – начал было он и запнулся.

Он собирался заметить, что мерсийский фирд бесполезен, что фирд утратил навыки оттого, что его давно не пускали в дело, что любая попытка собрать людей может привлечь зловещее внимание датских ярлов, правящих Северной Мерсией. Вот почему мерсийцы привыкли держать головы низко и хранить молчание. Они были похожи на гончих, дрожащих в подлеске от страха – как бы их не заметили волки.

– «Но» – ничего, – ответил я громче и все еще резко. – Потому что, если человек не вносит вклад в защиту своей страны, он – предатель. Его следует лишить земель, предать смерти, а его семью продать в рабство.

Я думал, Альфред мне возразит, но он продолжал молчать. Вообще-то, он даже кивнул в знак согласия. Я был мечом в его ножнах, и он явно был доволен, что я мгновенно продемонстрировал сталь.

Мерсиец ничего не сказал.

– А еще нам понадобятся корабли, господин король, – продолжал я.

– Корабли? – переспросил Альфред.

– Корабли? – эхом отозвался Эркенвальд.

– Нам нужны команды, – объяснил я.

После захвата Лундена у нас имелся двадцать один корабль, из них – семнадцать боевых. Остальные были широкими, предназначенными для торговых плаваний, но и они могли пригодиться.

– У меня есть корабли, – продолжал я, – но им нужны команды, и в эти команды должны входить добрые бойцы.

– Ты собираешься защищать город с помощью кораблей? – дерзко спросил Эркенвальд.

– А откуда возьмутся твои деньги? – спросил я. – От обычного взимания пошлин. Но ни один торговец не осмелится сюда приплыть, поэтому я должен очистить устье от вражеских кораблей. Это означает, что нужно перебить пиратов, для чего мне нужны команды воинов. Я могу пустить в дело свои личные войска, но их придется заменить в гарнизоне другими людьми.

– Мне нужны корабли, – внезапно вмешался Этельред.

Этельреду нужны корабли? Я так удивился, что ничего не ответил. Работа моего кузена заключалась в том, чтобы защищать Южную Мерсию и отгонять датчан от остальной части его страны, – значит сражаться на суше. А теперь ему вдруг понадобились корабли? Что он задумал? Грести на них через пастбища?

– Я предлагаю, господин король, – улыбаясь, заговорил Этельред уважительным и вкрадчивым голосом, – чтобы все корабли к западу от моста были отданы мне. Они будут к твоим услугам, – он поклонился Альфреду, – а моему кузену пусть отдадут корабли к востоку от моста.

– Это… – начал было я, но Альфред меня перебил.

– Это честно, – твердо проговорил король.

Это было не честно, это было смехотворно. К востоку от моста стояло всего два боевых корабля, а выше моста – пятнадцать. Эти пятнадцать судов находились там потому, что Зигфрид всерьез замышлял большой набег на земли Альфреда, прежде чем мы сами нанесем удар, и мне нужны были эти суда, чтобы очистить устье от врага.

Но Альфреду не терпелось продемонстрировать, что он поддерживает зятя, поэтому король отмел мои возражения.

– Ты будешь пользоваться теми судами, какие у тебя есть, господин Утред, – настаивал он, – и я отдам под твое командование семьдесят моих гвардейцев, чтобы укомплектовать команду одного из судов.

Итак, я должен был выгнать датчан из устья с двумя судами? Я сдался, прислонился к стене и стоял так, пока тянулось обсуждение, вертясь главным образом вокруг пошлин – насколько они будут высоки, и вокруг того, какими пошлинами следует обложить корабли соседних стран. А я снова гадал – почему я здесь, а не на севере, где меч человека свободен и где куда меньше законов и куда больше веселья.

После совещания епископ Эркенвальд перехватил меня в углу. Я застегивал свой пояс с мечами, когда епископ уставился на меня бусинками глаз.

– Ты должен понимать, – приветствовал он меня, – что я был против твоего назначения.

– А я был против твоего, – горько проговорил я.

Меня все еще злило, что Этельреду оставили пятнадцать боевых кораблей.

– Бог вряд ли милостиво отнесется к воину-язычнику, – объяснил новоявленный епископ, – но король в своей мудрости решил, что ты умелый воин.

– А Альфред славится своей мудростью, – вежливо сказал я.

– Я разговаривал с господином Этельредом, – продолжал епископ, словно я и не открывал рта, – и он согласился с тем, что я могу рассылать оповещения о сборах в Лундене в сопредельные страны. У тебя нет возражений?

Эркенвальд имел в виду, что теперь он обладает властью собирать фирд. Такую власть лучше было бы вручить мне, но я сомневался, что Этельред с этим согласится. Однако я не думал, что Этельред, каким бы отвратительным человеком они ни был, способен изменить Альфреду.

– У меня нет возражений, – ответил я.

– Тогда я сообщу господину Этельреду о твоем согласии, – официально заявил епископ.

– И когда будешь с ним говорить, скажи ему, чтобы перестал бить свою жену.

Эркенвальд дернулся так, словно я влепил ему пощечину.

– Это долг христианина – наказывать свою жену, – чопорно заявил он. – А ее долг – подчиняться. Ты слышал проповедь, которую я прочел?

– До последнего слова.

– Она сама виновата, – прорычал Эркенвальд. – У нее неистовый дух, она бросает вызов мужу!

– Она почти дитя, – сказал я. – И в придачу беременное дитя.

– «Глупость привязалась к сердцу ребенка», – ответствовал Эркенвальд, – таковы слова Бога! А что Бог велит делать с глупостью ребенка? Он говорит, что «исправительная розга удалит ее от него»![16]