Измена командармов - Андрей Владиславович Ганин

соглядатаев, но ненадолго. Члены совета не успокоились и вместо расстрелянных черкесов впихнули мне в кабинет комиссара штаба Петрова, присутствие которого, конечно, мне было крайне неприятно и нежелательно: Петров, сидя в комнате, исключал всякую возможность свободных и секретных разговоров с остальными чинами штаба IX армии. Он неотлучно находился в кабинете и вел строгую регистрацию моих посетителей; он также совал свой нос во все секретные дела и обо всем доносил по команде; это был не сотрудник, а в полном смысле — ловкий шпион. Так как ключ от письменного стола с секретными бумагами был всегда при мне, то Петров тайно заказал себе другой ключ и, в мое отсутствие, часто рылся в моих секретных бумагах. При таких тяжелых и ненормальных условиях нам приходилось жить и работать под постоянным контролем часто невежественных, грубых и бестактных комиссаров. Нужно было иметь колоссальную силу воли и терпение, чтобы примениться к такой обстановке.

Мое назначение командармом IX армии

В середине апреля IX армия продвинулась по всему фронту на семьдесят пять километров вперед. Штаб армии перешел на станцию Серебряково. Настал удобный момент попросить отпуск. После долгих усилий я, наконец, его получил и в конце апреля уехал в Москву, где остановился у своего друга, начальника Генерального штаба генерала Потапова[1434].

Время отпуска пролетело быстро и незаметно, и в начале июня я должен был вернуться на службу. До срока оставалась еще неделя, как вдруг генерал Потапов принес мне телеграмму из штаба фронта, приказывающую мне немедленно прибыть на место. Этот приказ нарушал все мои планы: я решил было больше на фронт не возвращаться, но телеграмма изменяла все мои намерения и предположения. Об неисполнении приказа или просьбе об отсрочке не могло быть и речи.

С беспокойством и неопределенным тревожным чувством я отправился в город Козлов.

В этот момент у меня еще не было определенного решения бежать на сторону белых, — я был неуверен в себе, беспокоился, колебался.

С одной стороны, моя душа рвалась туда, к белым, с которыми было связано мое дорогое прошлое, где находилось уже много моих друзей и нужны были силы для борьбы за святое дело; я горел неудержимым желанием принять участие в этой борьбе.

Будучи начальником штаба IX [армии], а потом и командармом IX, я знал все тайны военного аппарата и притом — самые свежие. У меня были все сведения о стратегическом, тактическом и моральном состоянии этой армии, о ее численности, задачах, настроениях, и я был знаком с ударными задачами соседних армий Южного фронта. Все эти сведения могли принести белому командованию неоценимую пользу и преимущества.

С другой стороны, хоть и неопределенные, но зловещие слухи о производимых белыми арестах, полевых судах, расстрелах и широком использовании концентрационных лагерей настораживали, вселяли известный страх и заставляли меня откладывать окончательное решение. Упорно говорили, что белые расстреляли сына генерала Брусилова, командовавшего полком в Красной армии[1435]. Особенно много рассказывали о жестокостях и грубостях, имевших место в Донской армии: станичники, урядники и вообще казаки, задерживая переходящих к ним офицеров бывшей императорской армии, арестовывали, расстреливали и просто вешали их без всякого суда.

По прибытии в штаб Южного фронта я был назначен Троцким начальником этого штаба[1436]. Мне это назначение на такой высокий пост, с одной стороны, импонировало, а с другой, было весьма неприятным сюрпризом. Если в должности начальника штаба IX [армии] побег к белым был сопряжен для меня с большими трудностями, то в должности начальника штаба Южного фронта он был совершенно невозможен[1437]. Как известно, штаб Южного фронта находился в г[ороде] Козлове, в глубоком тылу, местами — в 80-100 километрах от линии фронта, а потому и намерение добраться к нему и незамеченным, да еще с семьей, перейти линию огня было утопией.

Я уже было смирился с этим назначением и решил — волею судьбы — отсрочить свой побег на неопределенное время, как вдруг пришла вторая телеграмма Троцкого, назначившего меня командующим IX армией. Судьба снова мне улыбалась.

Будучи командармом IX, я был бесконтрольным хозяином громадного плацдарма, занимаемого IX армией, а потому и переход на какой-либо из точек этого плацдарма, особенно при отступлении IX армии, и возможность затеряться в прилегающих донецких степях было самым простым и легким делом.

Я с радостью принял новое назначение и отправился в штаб IX армии на ст[анцию] Серебряково, куда и прибыл в начале июня.

Новый начальник штаба IX армии генерал Карепов, бывший командир Сибирского корпуса, ознакомил меня с[о] стратегической обстановкой: IX армия, после неудачной попытки перейти в наступление, была отброшена назад, к северу, на семьдесят пять километров и к первому июня достигла ст[анции] Миллерово; она была в стадии всеобщего отступления.

Шестого июня я предложил Карепову бежать к донцам. Генерал попросил полчаса на размышление и совет с женой. Возвратившись, он передал мне решение своей жены: она считала побег несвоевременным, рискованным и обреченным на неудачу.

— Бежать, — говорила она, — при зоркой слежке членов Революционного совета, Барышникова и Плятта, — это безумие. Такой побег неизбежно закончится в «Чека» на Лубянке.

Отказ Карепова не повлиял на мое решение бежать, оно осталось непоколебимым и непреклонным.

Я отдал приказ о дальнейшем отходе армии, а сам остался при двадцать третьей дивизии Голикова, которая должна была иметь ночлег в хуторе Сенно[вско]м. При мне находились члены Революционного совета и комиссар штаба IX армии.

Гроза

На половине перехода, на большом привале дивизии я сообщил членам совета, что проеду на автомобиле в ближайшую станицу поискать съестных припасов.

Свернув в сторону от пути отступления, вглубь фронта, я поехал в один хутор, где у одного белого казака спрятал некоторые ценные вещи. Убедившись, что все в порядке, я поехал обратно в дивизию. Но по дороге назад меня настигла сильнейшая гроза. Ревела буря, шумел дождь, сверкали молнии, на разные лады гремел гром… Вода бурными потоками залила все балки и низины, обратив их в широкие озера.

Мне предстояло переехать вброд небольшую речку. Подъехав к ней, я увидел, что она разлилась в большую, широкую реку. Вода бурлила и с большой силой несла все, что ей попадалось по дороге. Но другого пути не было, и мне пришлось рискнуть и двинуться вброд. Доехав до середины, мой автомобиль стал погружаться в мягкий, болотистый грунт. Вода проникла в кузов, колеса стали буксовать и, в конце концов, прочно засели в илистом грунте. Чтобы выбраться, нужна была помощь, — сам сдвинуться с места автомобиль не мог. Шофер, бредя по пояс