Сборник летописей. Том I - Рашид-ад-дин

не будет в состоянии [этого сделать], точно так, как оцепенел бы и обалдел человек, которого хватили по голове. В вине и водке нет ни пользы, ни разума, ни доблестей, и нет также доброго поведения и доброго нрава: [в хмелю люди] совершают дурные дела, убивают и ссорятся. [Вино] удерживает человека от того, что он знает, и от искусств, которыми он обладает, оно становится завесою [или преградою] на его пути и для его дела. И он бывает таким, что теряет определенный путь и, [как помешаный], внеся пищу и скатерть[2548] в огонь, [потом погружает] их в воду. Государь, который пристрастен к вину и водке, не в состоянии вершить[2549] великих дел и издавать билики и [устанавливать] важные обычаи [йусун]; эмир, пристрастный к вину и водке, не в состоянии держать в порядке ни дела тысячи, ни сотни, ни десятка [своего войска] и не в состоянии завершить их [благополучно]. Телохранителю, который пристрастен к вину, строжайше воздастся, его постигнет великая кара.[2550]

|A 98б, S 251| «Люди карачу, иначе говоря, простонародье [‘аммэ], пристрастные к хмельным напиткам, пропивают полностью коня, стадо и все, что у них есть, и становятся нищими; служилых людей [хидматкар], пристрастных к винопитию, судьба непрерывно мучает и тревожит. Эти хмельные напитки не смотрят на лицо и на сердце: они [одинаково] дурманят и добрых и злых и не спрашивают: плох [человек] или хорош. Они дурманят руки, так что те лишаются способности схватить и искусности [в своих действиях]; они дурманят ноги, и те перестают двигаться и ходить; они дурманят сердце, и оно не в состоянии здраво мыслить, они выводят из строя все чувства и орудия мышления.

«Если уж нет средства против питья, то человеку нужно напиться три раза в месяц. Как только [он] перейдет за три раза, — совершит [наказуемый] проступок. Если же в течение месяца он напьется [только] дважды, — это лучше, а если один раз, — еще похвальнее, если же он совсем не будет пить, что может быть лучше этого?! Но где же найти такого человека, который [совсем] бы не пил, а если уж таковой найдется, то он должен быть ценим!».

Еще он сказал. В то время когда Чингиз-хан предпринял поход на владения Хитая и выступил на войну против Алтан-хана, он один, согласно своему обыкновению, поднялся на вершину холма, развязал пояс и набросил его на шею, развязал завязки кафтана [каба], встал на колени и сказал: «О, господь извечный, ты знаешь и ведаешь, что ветром, [раздувшим] смуту, был Алтан-хан и начало распре положил он. Он безвинно умертвил Укин-Баркака и Хамбакай-каана, которых племена татар, захватив, отправили к нему, а те были старшими родичами отца моего и деда, я же домогаюсь их крови, лишь мстя [им]. Если ты считаешь, что мое мнение справедливо, ниспошли мне свыше в помощь силу и [божественное] вспоможение и повели, чтобы с высот ангелы и люди, пери и дивы стали моими помощниками и оказывали мне поддержку!» С полнейшим смирением он вознес это моление; затем сел на коня и выступил. Благодаря [своей] правоте и верному намерению, он одержал победу над Алтан-ханом, который был столь могущественным и великим государем, многочисленности войска, обширности страны, неприступным крепостям которого нет предела, и его владения и его дети очутились во власти [Чингиз-хана]!

Еще он сказал. Однажды Чингиз-хан расположился на возвышенности [бала-и пуштэ], название которой Алтай, и, окинув взором [свои] орды, слуг и окружение, соизволил сказать: «Мои старания и намерения в отношении стрелков [хурчиан] и стражей [туркак],[2551] чернеющих, словно дремучий лес, супруг, невесток и дочерей, алеющих и сверкающих, словно огонь, таковы: усладить их уста сладостью сахара [своего] благоволения и украсить их с головы до ног ткаными золотом одеждами, посадить их на идущих покойным ходом меринов, напоить их чистой и вкусной водой, пожаловать для их скота хорошие травяные пастбища, повелеть убрать с больших дорог и трактов, являющихся общественными путями [шар’-и ‘амм], валежник и мусор и все, что [может причинить] вред, и не допустить, чтобы росли колючки и были сухие растения».

Еще он сказал: «Если кто-нибудь из нашего уруга единожды нарушит ясу, которая утверждена, пусть его наставят словом. Если он два раза [ее] нарушит, пусть его накажут согласно билику, а на третий раз пусть его сошлют в дальнюю местность Балджин-Кулджур. После того, как он сходит туда и вернется обратно, он образумится. Если бы он не исправился, то да определят ему оковы и темницу. Если он выйдет оттуда, усвоив адаб,[2552] и станет разумным, тем лучше, в противном случае пусть все близкие и дальние [его] родичи соберутся, учинят совет[2553] и рассудят, как с ним поступить».

Еще он сказал: «Каждый из эмиров тумана, тысячи и сотни должен содержать в полном порядке и держать наготове свое войско с тем, чтобы выступить в поход в любое время, когда прибудет фирман и приказ, безразлично, ночью или днем!».

Еще он сказал: «Каждый мальчик, родившийся в местности Баргуджин-Токум, на Ононе и Кэлурэне, будет мужественным и отважным, сведущим и сметливым [от природы] без наставлений и выучки. И каждая девочка, которая там родится, будет хороша и прекрасна лицом без убранства, причесывания [машаг] и румян и будет безмерно искусна, проворна и добродетельна».

Еще он сказал. В то время, когда он послал Мукали-гойона с войском в Нангяс, тот взял 72 крепости [кал’э] той страны и послал |A 99а, S 252| к Чингиз-хану посла с сообщением об обстоятельствах тех побед и с вопросом, имеется ли [ему] разрешение на возвращение или нет? Последовал приказ в [виде] ярлыка: пусть не спешивается, пока он не возьмет других крепостей. Когда посол вернулся, Мукали-гойон [его] спросил: «Когда ты прибыл к Чингиз-хану и доложил мои слова, что он делал?». [Тот] сказал: «Он разделял [свои пальцы]».[2554] [Мукали] спросил: «Мне он тоже клал палец?». [Посол] сказал: «Положил!». [Тогда] Мукали сказал: «Значит я значу что-то! Я буду [ему] усердно служить до смертного часа и выкажу усердие и рвение!». И снова спросил: «Кому он еще клал палец?». Вероятно, это кладение пальцев происходило путем [овлажнения их] слюною. Тот сказал: «Он прикладывал палец для Боорчи, Борагула, Кубилая, Чилагуна, Карачара, Джэдая, Бадая и Кышлыка — всем этим лицам, и соизволил говорить [при этом]: «Помощники и пособники у меня впереди и позади — они, они — слуги усердные, даровитые, ловкие стрелки, заводные кони [асп-и кутал], ловчии птицы