Горы дышат огнем - Веселин Андреев

стволы, огонь клонится к земле, тонет в этих колодцах глубиною в полтора метра. Ветры сюда нанесли много снега, он был спрессованным, обледенелым, не таял, и мы протягивали к огню руки, свесившись над этими колодцами. Запах дыма казался нам сладостным, как никогда. А вокруг между буками звенела синяя стужа.

...Потом — белая, блестящая ночь. Мы ругали Папанина и Лебедя за то, что они все время вели нас по открытой местности. А те отвечали: мол, не они; виноваты, что Копривштица такая длинная и что приходится ее обходить. А она, все время вправо от нас, то исчезала, то вновь подмигивала огнями домов. Ветер был настолько сильным, что поднимал легкие клубы зернистого снега даже с этой ледяной корки... Когда же кончится такая тяжелая жизнь? В походе страшно думать обо всем пути. Говоришь себе: дойду до того камня, потом до того дерева — и так идешь. Особенно тяжело стало идти по этой дымящейся остекленевшей равнине: я не видел ничего, что могло бы служить промежуточной вехой в пути. «Куда вы нас ведете? — простонал Алексий. — Разве не видите, что мы уже дошли до Северного полюса?..»

В конце концов через молодой сосновый лес мы начали спускаться к Тополнице. Ветер стих, стало теплее, тишина буквально оглушала нас. Я все видел и будто бы все осознавал, но все казалось каким-то далеким, и я чувствовал приятную сонливость... Хорош мягкий луг, вытянуться бы, перекусить, как в Бобевице. Подожди, а это что за друзья?.. Иглистый удар в лицо. Где я? Почему один? Я просыпаюсь и бегу назад. Хорошо, что все покрыто снегом и я вижу свои следы. Колонна где-то свернула, а я во сне продолжал идти прямо... А если они скоро доберутся туда, где нет снега? Меня бросило в жар. Как я могу остаться один? Сейчас же их догоню!..

Дорого обходятся человеку такие минуты. Я радовался, как младенец, когда догнал товарищей. Вскоре мы остановились, и взвились в небо костры. Привал.

Во второй половине дня мы с Антоном и Орлином отправились в Лыжене, чтобы раздобыть продуктов, а сборный отряд продолжал путь к Выртопе. На дороге от Пирдопа к Копривштице рокотали грузовики, но в лесу мы могли двигаться и в светлое время.

Соблюдая осторожность, мы свернули к Радеку, который жил на восточной околице Лыжене. Жена его, увидев нас, расплакалась. Испытанный коммунист, ятак, Радек старался держаться спокойно, но ему это не удавалось.

...После расправы карателей над Копривштицей Коце, Радек, Чапай и Вылко в дневное время в селе не показывались и не спали по ночам дома. Договорились: если их начнут разыскивать, сразу идти в отряд. 30 марта в дом Антона ворвались семь полицейских. А Чапай как раз в эту ночь пришел домой! Думал было стрелять, но — какой смысл? Решил бежать, если арестуют. Как он успел сунуть пистолет в нетопленную печь — и сейчас удивляется! «Собирайся, мы тебя вышлем!» Пока он одевался, дедушка Никола, очень любивший Антона и во всем ему помогавший, затеял разговор с агентом: откуда он, сколько ему платят, какое семейство. А Чапай — через чулан, через крышу, вверх по оврагу и... к Антону... Тогда арестовали тетю Зою и бай Мино. Потом мы узнали: их сослали в Силистренский край. Искали и Вылко, но того не оказалось дома: он ушел вместе с Чапаем. Вскоре мы увидели их у себя в землянке.

Я слушал рассказ Антона и невольно думал: «Идет, идет весна! Вот они, первые ласточки. Какие там ласточки? Орлы!» Чапай — сильный, смелый, замечательный боец, обязательно будет командиром. Вылко невысок ростом, но подтянут, ловок, всегда улыбается и в глазах — хитрые огоньки.

— Дорого им придется заплатить! — проговорил Антон, и я только сейчас с полной силой почувствовал, какую боль испытывает он.

— Их только сошлют! — попытался я утешить его, но не знаю даже, слышал ли он мои слова. Антон пристально смотрел на Радека, как бы взглядом спрашивая, как дела у других коммунистов. Потом тихо спросил:

— Здорова ли мама? — И добавил: — Совсем озверели эти собаки!..

Дружелюбное Лыжене показалось мне вдруг холодным, ощетинившимся. А каково Антону? Он не знал, что больше никогда не увидит родных, но у сердца есть свои антенны, они улавливают даже неуловимое.

— Наверняка караулят у дома! — сказал Антон и повел нас в обход, через трясины и заграждения из колючей проволоки, к противоположному концу села. Все это время Антон не проронил ни слова. Утешать его было нельзя, он бы рассердился.

Мы пришли к какому-то хлеву. Посветив спичками, вошли и расположились, где было сухо. Буйволы были дружелюбны, от них веяло теплом и запахом молока.

Утром появился пожилой человек и со страху чуть было не разбил фонарь об стену. Звали его бай Зико. Он долго разговаривал с Антоном. Зико говорил возбужденно, тонким голосом, Антон — властно, успокаивающе.

Договорились, только мы должны были забраться в сено.

День прошел для нас и грустно, и весело. Еду нам носила Тотка, дочь бай Зико. Кругленькая, живая, красивая. И почему-то веселая, хотя веселого было так мало. Или это ее жизнерадостность произвела на меня такое впечатление? Я сказал Орлину, что мы женим его на Тотке. Он погладил свою бороду и, усмехнувшись, посоветовал не заниматься сватовством, а позаботиться о хлебе для ребят. Однако, когда приходила Тотка, он притихал. И она все время смотрела на него, на этого красавца с гайдуцкой бородой. Ничего особенного, а было так хорошо.

Конечно же, Антон договорился со своими дядьями о продуктах. И на Выртопе снова засветились радостью лица вокруг дымящегося казана с фасолью.

В землянке мы предполагали оставаться недолго, только чтобы набраться сил. Нас ждали дальние дороги. Всему свое время. Для нас землянки были необходимы, очень необходимы, но только до определенного времени. Больше мы уже не войдем в землянку. До победы.

Бенковцы отправились к Средне Горе (Антон, Чапай и Вылко остались, их село находилось в нашем районе). Для многих это было расставание навсегда. Теперь мы можем собраться вместе только в своих воспоминаниях. Я знаю, что комиссара Ильо не было на Выртопе. Эти слова он сказал позже, но там они были бы очень уместны: «Я убежден, что в мире не было и не будет более сильной, более сердечной, более человечной дружбы, чем партизанская...»

Начинался новый этап в жизни отряда. Потом мы поймем, что минувший период — это период особой душевной близости партизан,