Имаджика: Пятый Доминион - Клайв Баркер

— Соединиться с другой душой, — сказал он, — неразделимо. Быть пожранным и в то же время составлять с ней одно целое. Какая драгоценная радость! — Он повернулся к пленнику, чьи глаза вновь начинали слипаться. Автарх не обратил на это внимания. — Временами это случается, — сказал он. — Как жаль, что я не поэт. Как жаль, что у меня нет слов, чтобы выразить мое нетерпение, мою тоску. Мне кажется, что если бы я знал, что однажды — неважно, сколько лет еще должно пройти или даже столетий, мне плевать на это! — так вот, если бы я знал, что однажды я сольюсь, неразделимо сольюсь с другой душой, то я мог бы стать хорошим человеком.

Он вновь присел рядом с пленником, глаза которого окончательно закрылись.

— Но этого не случится, — сказал он, и слезы навернулись ему на глаза. — Мы слишком закупорены внутри самих себя. Мы так крепко держимся за свое «я», что теряем все остальное. — Слезы потекли по его щекам. — Ты слушаешь меня? — спросил он. Он встряхнул сипевшего на стуле человека так, что у того приоткрылся рот и из уголка потекла тонкая струйка слюны. — Слушай! — взъярился Автарх. — Я изливаю перед тобой свою боль!

Не услышав ответа, он встал и так сильно ударил пленника по лицу, что тот упал на пол вместе со стулом, к которому был привязан. Впившееся в его грудь существо скорчилось, отозвавшись на боль своего хозяина.

— Ты здесь не для того, чтобы спать! — закричал Автарх. — Я хочу, чтобы ты разделил со мной мою боль.

Он схватил пиявку и принялся отдирать ее от груди пленника. Паника твари немедленно передалась ее хозяину, и он забился на стуле, пытаясь помешать Автарху. Из-под веревок, глубоко врезавшихся в его тело, потекла кровь. Менее часа назад, когда Эбилава вынесли на свет божий и продемонстрировали пленнику, он молил избавить его от прикосновения этой твари. Теперь же, вновь обретя дар речи, он взмолился с удвоенной силой о том, чтобы их не разлучали. Мольбы его перешли в крик, когда щупальца паразита, снабженные шипами специально для того, чтобы затруднить их извлечение из плоти, были вырваны из пронзенных внутренних органов. Стоило им оказаться в воздухе, как они тут же яростно заметались, стремясь вернуться к своему хозяину или, на худой конец, найти себе нового. Но на Автарха паника ни того ни другого любовника не произвела никакого впечатления. Он разлучил их, словно сама смерть, швырнул Эбилава черёз всю комнату и сдавил лицо пленника рукой, липкой от крови.

— Ну а теперь, — сказал он. — Что ты чувствуешь теперь?

— Верните его… прошу вас… верните его.

— Похоже, как будто ты родился? — поинтересовался Автарх.

— Все так, как вы говорите! Да! Да! Только верните его!

Автарх покинул пленника и приблизился к месту, где он произвел заклятие. Он осторожно прошел между спиралями человеческих внутренностей, которые он разложил на полу в качестве приманки, поднял нож, до сих пор лежащий в крови у головы с завязанными глазами, и быстро вернулся к поверженной жертве. Здесь он перерезал веревки и выпрямился, чтобы понаблюдать за последним актом спектакля. Несмотря на серьезные раны, несмотря на то, что его пронзенные легкие едва могли качать воздух, человек остановил взгляд на объекте своей страсти и пополз. Автарх не мешал ему, зная, что расстояние слишком велико, и сцена должна закончиться трагедией.

Не успел влюбленный продвинуться и на пару ярдов, как в дверь постучали.

— Пошли вон! — сказал Автарх, но стук возобновился, на этот раз сопровождаемый голосом Розенгартена.

— Кезуар исчезла, сэр, — сказал он.

Автарх наблюдал за отчаянием ползущего человека и отчаивался сам. Несмотря на все уступки и поблажки, эта женщина оставила его ради Скорбящего.

— Войди! — позвал он.

Розенгартен вошел и сделал доклад. Сеидукс мертв. Он был заколот и выброшен из окна. Покои Кезуар пусты. Служанка ее тоже исчезла. Туалетная комната в полном разгроме. Поиск похитителей уже ведется.

— Похитителей? — сказал Автарх. — Нет, Розенгартен. Никаких похитителей не было. Она ушла по своей воле.

Ни разу за время этого краткого обмена репликами не оторвал он глаз от влюбленного, который преодолел уже треть расстояния между стулом и своей возлюбленной, но слабел с каждой секундой.

— Все кончено, — сказал Автарх. — Она отправилась на поиски своего Искупителя, жалкая сука.

— Может быть, тогда вы прикажете мне послать войска за ней? — сказал Розенгартен. — В городе сейчас небезопасно находиться.

— А рядом с ней — тем более. Женщины из Бастиона научили ее разным дьявольским штучкам.

— Я искренне надеюсь, что эта выгребная яма сгорела дотла, — сказал Розенгартен, и в его обычно бесстрастном голосе послышались непривычные нотки чувства.

— Сомневаюсь, — ответил Автарх. — У них есть способы защиты.

— Но не от меня, — похвастался Розенгартен.

— Даже от тебя, — сказал ему Автарх. — Даже от меня. Силу женщин невозможно уничтожить до конца, сколько ни старайся. Незримый попытался сделать это, но у Него не получилось. Всегда существует какой-то потайной уголок…

— Скажите только одно слово, — перебил Розенгартен, — и я отправлюсь туда прямо сейчас. Перевешаю этих сук на фонарных столбах.

— Нет, ты не понимаешь, — сказал Автарх. Голос его звучал почти монотонно, но тем больше слышалось в нем скорби. — Этот потайной уголок не где-то там, он здесь. — Он приставил палец к виску. — Он в нашем сознании. Их тайны преследуют нас, даже если мы прячем их от самих себя. Это касается даже меня. Бог знает почему, ведь я не был рожден, как вы. Как я могу тосковать по тому, чего у меня никогда не было? И все-таки я тоскую.

Он вздохнул.

— О да. — Он оглянулся на Розенгартена, на лице которого застыло непонимающее выражение. — Взгляни на него. — Автарх вновь устремил взгляд на пленника. — Ему осталось жить несколько секунд. Но пиявка дала ему попробовать, и ему хочется еще.

— Попробовать что?

— Каково быть в утробе, Розенгартен. Он сказал, что чувствует себя так, как будто он снова в утробе. Мы все выброшены оттуда. Что бы мы ни строили, где бы мы ни прятались, мы — выброшены.

Не успел Автарх замолчать, как из горла пленника вырвался последний стон, и он обмяк. Некоторое время Автарх наблюдал за телом. Единственным звуком в огромном просторе комнаты был затихающий шум пиявки, которая все еще барахталась на холодном полу.

— Запри двери и опечатай комнату, — сказал Автарх, направляясь к выходу, не глядя на Розенгартена. — Я иду в Башню Оси.

— Слушаюсь, сэр.

— Разыщи меня, когда начнет светать. Эти ночи, слишком уж они длинные. Слишком длинные. Я иногда думаю…