Городская фэнтези 2010 - Василий Мельник

— Капец, пацаны, — выразил общую мысль Толик. — Кто-то успел «сигналку» начать. Проморгали.

— Ни хрена, — зло бросил Пашка. — У нас заложники.

Эй! — заорал. — Кто уполномочен вести переговоры?! Требую чистую дорогу до аэропорта и самолет. Понятно? А то щас всех перестреляем! Считаю до трех!

От толпы отделился невысокий плотный человек в куртке-штормовке, форменных брюках и фуражке; зашагал по направлению к банку. Знаков различия на куртке не было.

Прятавшиеся на крышах снайперы проводили мента до самого входа, ловя в перекрестье прицелов. Глядели сухо, холодно, профессионально. В приказе, зачитанном перед занятием позиции, начальник особо выделил слова «на поражение», а «стараясь избежать потерь среди гражданского населения» не выделил. Поэтому снайперы, рассматривая искаженные мукой и страданием лица заложников, думали о размере премиальных после удачно (кто бы сомневался!) проведенной операции, о возможном присвоении внеочередного звания, о стерве-жене и милке-любовнице, о честно заработанных деньгах, которые придется потратить на обеих. О заложниках не думали. Совсем.

Переговоры затягивались. Бандиты угрожали шлепнуть кого-нибудь прямо перед телекамерами: вездесущие журналюги и тут успели — вели прямой эфир. Налетчики поставили на колени ярко крашенную, истерически всхлипывающую дамочку, уперли дуло в висок. Сказали: ждем ровно минуту.

Поступило подтверждение приказа. «Огонь, — шепнули наушники. — На поражение».

Стреляли скучно и буднично. Мишени давно разобрали между собой. Бандюки смешно вскрикивали, падали на мраморное крыльцо, ложились скошенной травой под руками умелого косаря.

Трупы оттащили в сторону. Бледных, дрожащих, теряющих сознание заложников отвели к машинам «Скорой помощи». Двоих слегка зацепило. «Легкие пулевые, — констатировал врач. — Ерунда». Усатый, с крупными залысинами полковник Никифоров уже давал блиц-интервью репортерам.

Операция прошла, как и планировалось. Никто не пострадал. Жертв среди гражданских нет. Все просчитано, поверьте.

Он врал. Никто ничего не просчитывал. Заложников заранее списали в «допустимые потери».

Журналисты охотно соглашались и давали крупный план: залитые кровью ступени, разбитые стекла главного входа, сумки, набитые тугими пачками банкнот, мужественная ряшка плешивого полкана.

Матерым волчарам пера и камеры, этим циникам жизни было, в общем-то, все равно.

Костю похоронили. Мать плакала. Кладбищенский сторож и двое похмельных небритых гробокопателей сочувствующе пошмыгали носами, а затем решительно потребовали деньги — на «мерзавчик».

Ничто забавлялось. Оно подбрасывало и подбрасывало Косте несуразные, а то и вовсе нелепые события, ситуации, обстоятельства… В основном одни и те же.

Его определенно ставили перед выбором.

Все было заранее взвешено, сосчитано и измерено. Но, кажется, некий конкретный, явный выбор мог бы склонить чашу весов. Поэтому Костя, словно бы поняв мудреные устремления Ничто, уже не действовал без толку, наугад. Он думал и размышлял. Хотя, что вполне вероятно, въедливый Зритель-и-Слушатель не преследовал каких-либо особых высокоморальных целей, а так же, как и раньше, карал и наказывал. Либо бесхитростно глумился. Впрочем, здесь мог крыться неведомый посвященным смысл и потаенная ирония.

Выключатель в который раз щелкал, подгоняя реальность к надлежащим лекалам, и оставлял Коську наедине с его собственным выбором.

На этот раз снова грабили банк…

— Уходя, мочите всех! — веселился главарь-Пашка. — Прально, пацаны? На кой свидетели?

Пашка любил курить, а свидетелей не любил. Курить Пашка любил часто, а так как в маске ему, видите ли, дымить неудобно, то он ее снял. Теперь же намеревался порешить очевидцев налета.

— Прально, — соглашались пацаны, играя волынами. — Кого первого?

— Паш, постой, — неожиданно вмешался Костик. Он и сам не понял, зачем это сделал. Может, из-за Светки, дуры Светки, которая сидела сейчас за окошком и нервно плакала. Все отношения с Костей, вставшим на скользкую дорожку джентльмена удачи, она давно порвала. А может, и не только из-за Светки.

— Это же… люди, — сказал Коська. — У них дома дети, жены, мужья, собаки и кошки. И попугайчики в клетках. Они их ждут, понимаешь? А у нас — бабки. Целая куча бабок. Мы богаты, как… как… Ну не знаю. Очень богаты. Мы сядем в самолет и свалим на хрен из этой чертовой страны. Улетим в Южную Америку, там маленьких государств что крыс в подвале. Не найдут, ни в жизнь не найдут, Пашка.

Главарь надел маску, подумал и решил: сегодня, именно сегодня побыть добрым. Просто так.

Развернулись, бодро затопали к выходу; тяжелые сумки с деньгами приятно оттягивали руки.

А вот ворвавшийся в помещение отряд спецназа добрым, быть не пожелал. Ничуть. Свинцовые капли автоматного дождя кропили налетчиков, перечеркивая крест-накрест. Перемалывали в фарш.

Упал весельчак-Пашка. Свалился Толик. Лопались и со звоном сыпались на пол осколки стекла. Стукали падающие гильзы, горячие, будто свежевыпеченные пирожки с повидлом. Гражданские метались, орали, корчились, попав под хлесткую плеть очереди. Становились невольными жертвами.

Девушка-кассир за окошком, неосторожно высунувшись из-под стола, словила несколько пуль. Глаза за очками в изящной металлической оправе удивленно расширились: да как же… Бурое пятно запачкало стену плюхой-кляксой: кровь брызнула, точно из начиненного краской проколотого шарика. Девушка рухнула на колени, покачнулась, запрокидываясь набок. Следом повалилось изрешеченное офисное кресло, колесики его печально вращались.

Оглядев «поле боя», командир группы захвата недовольно поморщился: раненые и убитые среди штатских. Плохо. Непрофессионально. А, ладно, на грабителей спишем. И потянулся за рацией — докладывать…

Костю похоронили на городском кладбище за государственный счет. Родственников у него не осталось: мать с отцом пропали без вести четыре года назад, угодив в горнило Восточно-Сибирского конфликта, единственный брат сгинул в знойных девяностых, на первой чеченской. Как раз тогда, когда юный Костик вышибал мозги из хитрожопых барыг и ставил их на счетчик.

Но сейчас-то младшему братишке было все равно.

Он лежал под сырой рыжей глиной, давящей сверху двухметровым слоем, спокойный и умиротворенный. Здесь не было рая, в который он не верил, и не было ада, которого Коська не боялся. Здесь вообще ничего не было.

А самое главное — не было душно-безликого серого Ничто. И выключателя тоже.

Теперь он щелкал для кого-то другого.