Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг. - Петр Стегний

В России Сенак оставался около года. Он ездил в Москву, где пытался работать в архиве Коллегии иностранных дел, к Потемкину в действующую армию и в конце концов отбыл в Вену с пенсией от российской императрицы в 1500 рублей.

Короче, эпизод с приездом Сенака де Мельяна вряд ли заслуживал бы упоминания, если бы в переписке с ним Екатерина не изложила свои взгляды на то, каким образом должна была быть, по ее мнению, написана история ее царствования. В этом отношении наиболее существенно ее письмо Сенаку де Мельяну от 16 июня 1791 года. Оно неоднократно публиковалось[301], но с некоторыми неточностями и в совершенно неудовлетворительном переводе.

Приводим его по копии, сохранившейся в рукописных материалах библиотеки Зимнего дворца[302].

«Мне было вовсе не трудно, мсье, изложить Вам на бумаге за 4 дня то, над чем я размышляла столь долго, что могла бы повторить буквально, будто выученное наизусть. Тем не менее меня восхищает терпение, с которым Вы шесть раз перечитали тот план (история России в XVIII веке — П.С.), который я Вам послала, не смутившись педантичностью, которой в нем, возможно, слишком много, но которая является следствием естественно методичного направления ума.

Это то, в чем меня не раз упрекали, и, поскольку моей сильной стороной никогда не было умение демонстрировать свою интеллектуальность, я часто ограничивалась тем, что лишь ставила вопросы, тогда как мое усердие к славе и процветанию нации, вверенной мне Провидением, позволяло мне, отвечая на них, обнаруживать причины событий и их мотивы, отличные от тех, которые находили другие известные мне писатели. Кроме того, в силу своего положения я должна была приобрести более обширные познания (по крайней мере, те, что внушены мне тридцатью годами царствования) о характере нации, занимающей третью или четвертую часть известной нам поверхности Земли.

Эта нация не покорялась местным начальникам (в тексте — бургомистрам — П.С.), но следовала за вождями или князьями, чей разум и личные качества внушали ей необходимое доверие относительно успеха их предприятий. Эта нация не только не любила и не уважала слабых правителей, но и едва терпела их, не упуская случая дать им почувствовать, что они не подходили для того места, которое занимали. И напротив — она отважно шла навстречу опасностям, как только чувствовала, что дело этого стоит.

Я говорю Вам все это для того, чтобы Вы лучше смогли понять мой образ мыслей и тот дух, в котором я хотела бы, чтобы история (России — П.С.) была написана. Только таким образом она становится, на мой взгляд, полезна потомкам, и именно так, смею сказать, ее писали в древности. Одобряю Ваше намерение предпослать ей вступительную статью. Все, что Вы предлагаете включить в нее, представляется мне весьма верным. Признаюсь, что и сама я питаю предпочтение ко временам, предшествовавшим царствованию дома Петра I. Однако ни в коем случае нельзя забывать о духе века, отличавшем каждое царствование, поскольку именно он подготавливает вещи, которых не ожидают.

Говорят, чтобы лучше судить о каком-то человеке, нужно поставить себя на его место. Так же и с написанием истории. Историк не может позволить себе не чувствовать духа времени, в противном случае это обязательно будет ощущаться в его сочинении. Все мы — лишь люди на этой земле, и каждый век имеет свой дух и свою тенденцию. Можно даже сказать, что во многих случаях предшествовавшие царствования подготавливали события последующих.

Простите меня, если я выражаюсь не совсем по-французски, главное, чтобы Вы меня поняли.

Письма же мои написаны вовсе не для того, чтобы произвести впечатление — все мы выражаем свои мысли как можем. Чего еще бы мне хотелось, так это того, чтобы история никогда не писалась в пользу какого-то одного царствования. Мне прекрасно известно, почему то или иное царствование более или менее одобрялось за границей, тогда как другие больше нравились жителям этой страны.

Не находите ли Вы, что президент Эно[303]совершил ошибку, пожертвовав 1200 годами (французской истории. — П.С.) царствования Людовика XIV? Вам известно, что мало кто испытывает столь глубокое уважение к имени этого действительно великого короля, как я. Его царствование так прославило Францию, что его величие осталось увековеченным до наших дней, и в последние два-три года общественное мнение вновь вернулось к тем оценкам, которые не смогли стереть прошедшие сто лет. Что же касается моего царствования, то если необходимо Вам это сказать, я настаиваю на том, что уже говорила: я не люблю ни льстецов, ни истории царствований ныне живущих монархов. Современники всегда более или менее разделены на тех, кто за, и на тех, кто против. Каждый год 30-летнего царствования, ни один из которых не составлял сам по себе, так сказать, эпохи, вполне естественно может нравиться или не нравиться тому или иному современнику.

Если я действовала успешно, то эти успехи всегда задевали или компрометировали славу или тщеславие отдельных лиц. Верно только одно — я никогда ничего не предпринимала без того, чтобы не быть совершенно убежденной в том, что сделанное мной шло на благо моей империи. Эта империя сделала так бесконечно много для меня, что, я убеждена в этом, все мои личные способности, постоянно употреблявшиеся во благо этой империи, ее процветания, ее высших интересов, вряд ли могут считаться достаточными для того, чтобы мой долг перед ней был полностью выполнен. Я стремлюсь действовать во благо во всех случаях, когда это не идет вразрез с общественным благом.

Думаю, что каждый государь понимает необходимость руководствоваться в своих действиях справедливостью и здравым смыслом. Остается лишь разобраться, кто из нас ошибается, а кто нет в определении того, что он называет справедливостью и здравым смыслом. Право судить об этом имеют только потомки и только после того, как мы уйдем из жизни, поскольку все мы смертны. К ним я и обращаюсь. Я могу рассказать им, конечно, в общих чертах о том, к чему я пришла, что оставляю после себя — итог может получиться любопытным, хотя сначала нужно заключить мир, а потом посмотрим[304]. Скажут, что мне часто сопутствовала удача, если не считать нескольких больших неудач, но относительно оценки удач или неудач у меня, как и о многих других вещах, свои критерии. И то и другое определяется только качественным соотношением верных или неверных практических мер. Фактор везения, неожиданного или подготовленного, играет в этом большую роль. Вследствие этого история людей ныне живущих задела бы самолюбие или преуменьшила бы сравнительную роль слишком многих людей, а это то, в чем я не хотела бы участвовать.