Ангелочек - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Это будет ссуда, малышка. Ты вернешь ее позже, — умоляла Жерсанда.

— Я не смогу вернуть вам долг, и вы прекрасно это знаете, — возразила Анжелина. — Мне и так стыдно, что вы потратили столько денег на мой гардероб.

Этот знаменитый гардероб, сшитый специально для поездки в Люшон и последующие празднества, тяжким бременем лежал на совести Анжелины. На следующий день после возвращения в Сен-Лизье кучер Жерсанды забрал ее тяжелый чемодан с вокзала. Он и сейчас стоял нераспакованным на лестничной площадке, словно напоминание о ее выходке и, естественно, о… Филиппе Косте.

«Неужели он действительно меня люто возненавидел? — думала Анжелина. — Все же он не должен был бросаться на меня и овладевать без всякого проявления нежности. Он был похож на солдата на марше, который насилует первую, встретившуюся ему девушку. Но это плата за свободу. Даже если он меня презирает. Полагаю, я его не так уж сильно любила».

Анжелина не могла представить, что в это самое время доктор склонился над письмом, адресованным ей. Он был недоволен собой, доказательством чему служили многочисленные скомканные листы бумаги, валявшиеся на полу вокруг. Сидя за инкрустированным письменным столом, доктор Кост, не выпуская из рук пера, вполголоса перечитывал только что написанное письмо.

На улице шел снег, звонили колокола.

Анжелина!

К своему глубочайшему сожалению, я не могу обратиться к Вам «моя дорогая Анжелина», поскольку мое сердце и душа по-прежнему болят. Рана, нанесенная мне Вашим поведением, никак не может затянуться. Конечно, я могу смириться с некоторыми недостатками, свойственными всем женщинам, однако я не выношу лжи и тем более изворотливости. Я смирился бы, будь Вы кокеткой, расточительницей, даже интриганкой, но только не расчетливой притворщицей.

Пятнадцать дней прошло с момента Вашего отъезда, не делающего Вам чести. Вы поступили подло, сбежав до рассвета, не попрощавшись со мной, с моей матерью и сестрой.

Увы! Ваше постыдное признание и слабоволие не только огорчили Мари-Пьер, всегда такую снисходительную и отзывчивую, но и подтвердили правоту моего зятя Дидье, который настоятельно советовал мне не доверять Вам. Конечно, моя сестра встала на Вашу защиту, когда мне пришлось раскрыть истинную причину нашего разрыва.

Тем не менее, я умолчал о Вашем байстрюке, поскольку он байстрюк и останется байстрюком, несмотря на то, что Ваша подруга Жерсанда по доброте душевной усыновила его и дала ему свою фамилию. Господь спас меня, за что я ему безмерно благодарен, поскольку уверен, что рано ила поздно Вам удалось бы ввести в мой дом этого байстрюка, так называемого Вашего крестного сына.

Но я не собираюсь изливать всю свою горечь на страницах этого письма. Я просто хочу принести Вам свои извинения. Конечно, ничто не может оправдать мое поведение в тот вечер, когда я узнал правду о Вашем прошлом.

Я злоупотребил своей мужской силой и изнасиловал Вас. Мне очень жаль, и я прошу у Вас прощения. Тогда мой рассудок помутился от ярости, я потерял над собой контроль и теперь денно и нощно раскаиваюсь в содеянном. Надеюсь, признание поможет мне избавиться от угрызений совести.

Прежде я не действовал подобным образом ни при каких обстоятельствах. Иногда я задаю себе вопрос: почему Вы не сопротивлялись? Вы боялись скандала? Или Вам свойственно уступать желаниям любого мужчины? Как бы там ни было, это плохие воспоминания как для меня, так и для Вас, полагаю.

Несмотря на обиду и безмерную печаль, я поздравляю Вас с 1881 годом.

Филипп.

Доктор Кост скомкал и это письмо, сочтя его оскорбительным для Анжелины. Разгневанный и раздраженный, он собрал все черновики и бросил их в маленький камин, в котором горели два дубовых полена исключительно для уюта, поскольку в доме было центральное отопление.

«Я напишу ей в новом году, когда немного успокоюсь, — говорил себе доктор Кост. — Пошлю открытку с пожеланиями всего доброго… Нет, я считаю необходимым еще раз высказать, насколько я возмущен и разочарован. Господи! Ничто другое меня не интересует! Я мечусь, как хищник в клетке».

Сбитый с толку Филипп присел на кровать. Он слышал, как в гостиной играла на пианино одна из племянниц, наверняка более талантливая Эжени. В следующую минуту залаяла собачка его матери. До Филиппа доносились веселые возгласы и смех.

«Жизнь продолжается, — думал доктор Кост, глядя, как огонь пожирает бумагу. — Второго января я уеду в Тулузу и там, в коридорах и залах, буду искать глазами изящный силуэт Анжелины. Господи, как мне ее не хватает! Я не представляю свое будущее без нее. Черт возьми, мы же были помолвлены! Теперь все кончено. О, если бы она поведала мне о своих ошибках в других обстоятельствах! В один из вечеров, когда мы были вместе, в фиакре или в саду. Она, расплакавшись, прижалась бы ко мне, моля о снисхождении и прощении. Конечно, сначала я был бы шокирован, даже рассердился бы, но, сжалившись над ней, видя ее печаль и раскаяние, я смог бы простить ее. Увы, нет! Я до сих пор вижу, как она с достоинством холодно бросает мне в лицо, что любила другого мужчину. Более того, она осмелилась представить мне ребенка, рожденного от этой связи, выдав его за своего крестника! Боже, какое лицемерие! Я не помню, чтобы она покраснела или хотя бы смутилась, когда держала этого мальчишку на коленях».

Филипп встал и прижался лбом к стеклу. Сад, усыпанный свежевыпавшим снегом, выглядел романтично.

— Но я вдвое старше ее, — бормотал Филипп. — У меня пробивается седина, а единственным моим украшением служат очки, как говорят мои племянницы. Я поверил, что такая юная и красивая девушка, как Анжелина, может меня полюбить. Каким же я был болваном! Она нуждалась в моей поддержке, чтобы получить диплом, несмотря на свои похождения и недисциплинированность.

Доктор Кост печально вздохнул. В глубине души он знал, что лжет самому себе.

«Любая женщина, уверенная в своих силах, не упустила бы возможности выйти замуж за обеспеченного доктора. Сгорая от страсти, обезумев от желания, я в первую брачную ночь, возможно, и не обратил бы внимания на ее недевственность. Мне неоднократно приходилось осматривать девушек, плева которых оказывалась чуть надорванной или слишком гибкой. Я должен, да, я должен забыть Анжелину, взгляд ее аметистовых глаз, ее смех, запах кожи, ее нежные бедра, живот… Странно, но у этой рыжей — хотя ее волосы очень темные, она все же рыжая — нет веснушек. У нее такой светлый, такой приятный цвет лица».