Тереза Ракен. Жерминаль - Эмиль Золя

Мук выпустил Боевую. Старая лошадь дрожала и, широко открыв глаза, смотрела на все прибывавшую воду. Рудничный двор быстро затопило. При тусклом свете трех ламп, еще горевших под каменным сводом, видно было, как вздувается быстро бегущий зеленоватый поток. И вдруг, когда лошадь почувствовала, как эта ледяная вода смолила ей шерсть на брюхе, она понеслась, высоко вскидывая ноги, умчалась бешеным галопом и исчезла в глубине откаточного хода. Вслед за нею бросились бежать и люди.

— Ничего здесь не выйдет! — кричал Мук. — На Рекильяр держите!

Всех окрылила надежда спастись, выбравшись через соседнюю шахту, если только они успеют добраться туда, пока пути не отрезаны. Двадцать погибающих, толкая друг друга, бежали вереницей, высоко поднимая лампы для того, чтобы их не загасила вода. К счастью, выработка полого поднималась, и когда беглецы, боровшиеся с наводнением, прошли метров двести, вода уже не захлестывала их. В душах несчастных пробудились древние суеверия, и они заклинали землю пощадить их. Кто же, как не она, мстил за то, что ей перерезали артерии: оттого и хлынула вода — кровь земли, текущая по ее жилам. Какой-то старик бормотал полузабытые молитвы и выставлял в виде рогов согнутые большие пальцы, желая успокоить злых духов, царящих в шахтах.

У первого же разветвления выработки начались разногласия. Конюх призывал свернуть налево, другие уверяли, что надо идти вправо — так они значительно сократят путь. Потеряли на пререкания целую минуту.

— Ну и подыхайте тут, мне наплевать, — грубо крикнул Шаваль. — Я сюда пойду.

И он двинулся направо, двое углекопов последовали за ним. Остальные продолжали бежать за Мукой, который вырос в Рекильярской шахте. Однако он и сам колебался, не зная, куда сворачивать. У всех в голове помутилось, старые углекопы не узнавали знакомых штреков, которые тянулись перед ними, словно спутанные нити клубка. На каждом перекрестке в раздумье останавливались, а ведь надо было решать немедленно.

Этьен бежал последним, его задерживала Катрин, которую сковывали усталость и страх. Сам он тоже повернул бы вправо, как и Шаваль, считая, что тот выбрал верный путь. И все же он нарочно не пошел с Шавалем, пусть даже из-за этого пришлось бы навеки остаться под землей. А группа спасавшихся все таяла, люди сворачивали по своему разумению в тот или иной ход, и за стариком Муком бежало только семь человек.

— Обхвати меня за шею, я тебя понесу, — сказал Этьен, видя, что Катрин совсем ослабела.

— Нет, оставь! — тихо ответила она. — Я больше не могу… Лучше сразу умереть.

Они отстали от передних метров на пятьдесят, и Этьен, невзирая на сопротивление Катрин, взял ее на руки, как вдруг проход закрылся: огромная глыба рухнула и отрезала их от остальных. Вода, затапливая выработки, начала подмывать породу, со всех сторон происходили обвалы. Этьену и Катрин пришлось повернуть вспять. Все кончено теперь! Нечего и думать выбраться через Рекильярскую шахту. Единственная надежда подняться к верхнему горизонту: может быть, туда проникнут и освободят их, если вода спадет.

Этьен узнал наконец пласт Гильома.

— Вон что! Теперь я знаю, где мы, — сказал он. — Эх, дьявол, мы ведь по верному пути шли!.. А теперь попробуй-ка попади туда! Слушай, пойдем все прямо, потом поднимемся через печь.

Воды тут было им по грудь, и они шли медленно. Пока у них еще был свет, они не поддавались отчаянию; вторую лампу загасили, чтобы сберечь масло и перелить его затем в первую. Они уже подходили к «печи», как вдруг услышали позади себя шум и обернулись. Кто там? Может быть, и товарищам тоже обвал преградил дорогу и они повернули сюда. Издали доносилось шумное дыхание, они не могли понять, что за буря надвигается на них, подымая целые столбы брызг. И оба вскрикнули, увидя, как из мрака вырвалось какое-то белое чудище и, борясь с наводнением, старается приблизиться к ним, с трудом продираясь между крепями слишком узкого для нее хода. То была Боевая. От рудничного двора она, обезумев от ужаса, понеслась по темным галереям. Казалось, она знает дорогу в этом подземном городе, где жила одиннадцать лет, что глаза ее хорошо видят в густом мраке, в котором проходила ее жизнь. Она скакала, изогнув шею, вскидывая ноги, и, пробегая по тесным штрекам, заполняла весь пролет своим большим телом. Улицы следовали одна за другой, пути раздваивались, — ни разу лошадь не останавливалась на перекрестках в нерешительности. Куда бежала она? Быть может, к видению молодых своих дней, к той мельнице, где она родилась, к берегу Скарпы, к смутному воспоминанию о солнце, сиявшем в воздухе, как большая лампа. Лошадь хотела жить, пробудилась ее память; жажда вдохнуть еще раз воздух равнины гнала ее все вперед, вперед — туда, где перед нею, наверное, откроется выход к теплому небу, к свету. Давнюю покорность сменило вспыхнувшее возмущение: ведь шахта не только ослепила ее, но еще и вздумала ее убить. Вода преследовала ее, стегала по ногам, хлестала по крупу. Но чем дальше углублялась бегущая, тем теснее становились выработки, тем ниже нависала кровля, тем бугристее были стенки. И все же лошадь скакала, обдирая себе бока, оставляя на сучках Креплений лоскутья своей шкуры. Шахта словно сжималась со всех сторон, чтобы схватить ее, стиснуть и задушить.

И вот, когда она была совсем близко от Катрин и Этьена, они увидели, как лошадь застряла между каменными глыбами. Она споткнулась, сломала передние ноги, последним усилием протащилась еще несколько метров и замерла, спутанная, плененная землей. Вытягивая шею, она поворачивала окровавленную голову, искала мутными глазами спасительную расселину. Вода быстро прибывала, заливала ее, и тогда утопающая лошадь заржала, жалобно, протяжно, жутко, как ржали те лошади, что утонули в конюшне. Ужасна была эта агония старого животного, с раздробленными костями, израненного, скованного, боровшегося со смертью в черной глубине шахты, далеко от солнечного света. Ее отчаянный вопль все не стихал, вода покрыла ее холку, шею, а из широко открытого рта все еще неслось надрывное хриплое ржание. Вдруг раздался короткий храп, глухое журчание, как будто вода полилась в бочку. А затем настала глубокая тишина.

— Ах, боже мой! Уведи меня, — рыдала Катрин. — Ах, боже мой! Мне страшно! Я не хочу умирать!.. Уведи меня! Уведи меня!

Она увидела смерть. Обвалившийся сруб, затопленная шахта, — от всего этого не повеяло ей в лицо таким ужасом гибели, как от ржания умирающей лошади. В ушах Катрин все еще звучало это страшное ржание, вызывавшее трепет всего ее существа.

— Уведи меня! Уведи меня!

Этьен схватил ее на руки и понес. Да и нельзя было медлить; мокрые по самые плечи, они стали взбираться по крутому ходу. Этьену приходилось поддерживать Катрин, у нее не хватало сил цепляться за деревянные стойки. Несколько раз Этьен едва успевал подхватить ее, он боялся, что она упадет, утонет в глубоком рокочущем море, которое надвигалось на них. Все же им удалось передохнуть несколько минут на первом встретившемся незатопленном пути. Однако и туда подступала вода; они взобрались выше. И целые часы вода все поднималась, наводнение гнало их из одной выработки в другую, заставляло взбираться все выше. На шестом уступе их охватил лихорадочный трепет надежды: показалось, что вода держится на одном уровне. Но вдруг он стал повышаться еще быстрее, им пришлось взбираться на седьмой уступ, потом на восьмой. Оставался лишь девятый. И, достигнув его, они с жестокой тревогой следили за каждым сантиметром подъема воды. Если вода не остановится, им суждено погибнуть, как той несчастной лошади; вот так же они протиснутся под самую кровлю, захлебнутся и утонут.

Поминутно грохотали обвалы. Сотрясалась вся шахта, неустойчивые породы, размытые прорвавшимся потоком, давали трещины. Вытесняемый воздух скапливался в конце выработки, уплотняясь под давлением, и вырывался грозными взрывами, раскидывая каменные глыбы и сдвигая пласты горных пород. Раздавался ужасающий грохот подземных катаклизмов; шла битва, подобная той борьбе, что происходила в незапамятные времена, когда могучие потопы переворачивали кору земного шара, сбрасывали горы в бездны, поднимали равнины. От сокрушающих толчков Катрин вздрагивала всем телом, в голове у нее мутилось от ужаса, и, сложив молитвенно руки, она все твердила одни и те же слова:

— Я не хочу умирать… Не хочу умирать.

Для ее успокоения Этьен клялся, что вода остановилась и не прибывает; их бегство длится шесть часов; скоро товарищи спустятся в шахту на помощь им. Он говорил шесть часов наугад, утратив чувство времени. В действительности же они целый день блуждали по выработкам Гильомова пласта. Промокнув до нитки, дрожа от холода, они наконец примостились в забое; Катрин без стеснения разделась, чтобы выжать одежду, потом натянула ее на себя, и это мокрое тряпье постепенно высохло на ней. Она была босая, Этьен заставил ее обуться в его сабо. Теперь им надо было терпеливо ждать; они прикрутили фитиль лампы, оставив только слабый огонек, как в ночнике. Но у обоих мучительно ныло под ложечкой, и тогда они заметили, что их терзает голод. До этого мгновения они не чувствовали, что живут; катастрофа произошла до того, как они успели позавтракать, и теперь они извлекли свои промокшие, разбухшие бутерброды. Этьен принял свою долю лишь после долгих уговоров, — Катрин даже рассердилась, что он отказывается взять. Поев, она, сломленная усталостью, тотчас уснула прямо на холодной земле, а он не мог спать от жестокого томления и, оберегая ее, сидел неподвижно, подпирая голову руками и устремив взгляд в одну точку.