Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник - Фридрих Шиллер

забавен без остроумия, болтлив без фантазии и галантен без желания понравиться. К счастью, моя роль была такова, что мне могло помочь лишь неопределенное, лишенное какого-либо обдумывания ребячество.

Графиня не отваживалась, при всем своем нетерпении, первой подняться из-за стола. Ничто не должно было возбудить подозрения в последний миг перед свиданием. Но ее неудовольствие вынужденным промедлением не позволяло себя обуздать и, смешиваясь с радостным вожделением, заставляло выглядеть серьезней и постоянно вздыхать.

Граф не спускал глаз с супруги. Возможно, ему следовало бы подняться из-за стола первым. Его внутренняя борьба была настолько сильна, что он боялся обнаружить свое настроение. Наконец, пожаловавшись на сильную головную боль, граф пожелал Каролине спокойной ночи — она поблагодарила его радостней, чем обычно, — пожал мне руку и удалился. Я остался еще ненадолго, сделав Каролине знак, что нам следует не слишком доверять графу и остерегаться. Мы поговорили какое-то время о ничего не значащих вещах; Каролина поднялась из-за стола и, несмотря на мое нежелание, поцеловала мою руку и потом обняла меня; высвободившись, я кивнул ей и удалился. Прежде чем дать условленный знак графу стуком в дверь, я отправился в свою спальню.

Стояла дивная, ясная осенняя ночь, теплая настолько, насколько это может быть в октябре. Поначалу веял свежий ветер, но к полуночи все постепенно стихло; наконец можно было только слышать, как листва шуршит под его редкими, слабеющими порывами. Я отправился в сад за полчаса до назначенного времени, чтобы ничего не пропустить. Сердце мое билось боязливо, чувства были затуманены, я настороженно вслушивался в каждый смутный шорох, который вспугивал мои мысли и мешал погрузиться в раздумья.

Из пруда передо мной поднялся влажный, напоенный ароматами сада туман и красивыми извивами улегся на лужайку за прудом. Потом взошел бледный месяц. Как бы дрожа в свежем эфире, он лил свое сияние сквозь кусты и отражался в ряби ручья. Вокруг его светлого отражения играли покрытые серебряными полосами волны, то собираясь неожиданно вокруг него, то торопясь друг за дружкой, то прячась наконец в тростнике или под нависающими с берега цветами. Порой терялся плывущий листок в сиянии серебра, будто находя в этом удовольствие, и с тихой дрожью метался туда и сюда; слабая, завистливая рябь поверхности выносила его прочь. Мое в высшей степени напряженное воображение наделяло каждый предмет чувствами и душой. Нависшие тени, дрожащий, дробящийся в листве плюща лунный свет, волны эфира в серой листве казались мне воплотившимися духами и трепетали живо в моих собственных ощущениях.

Кровь моя едва струилась в жилах. Сердце билось почти неслышно. Эти же тихие волны обнимали всю природу. Я слышал их биение в своем пульсе; казалось, они грезят и жизнь их просыпается по временам, как воздушные картины. Затерявшийся щебет одинокой, пробудившейся от всеобщего сна птицы, юрканье прислушивающейся ящерицы в застывшей траве, упавшее вместе с листком насекомое, соскользнувший вниз с крутого берега пруда комок земли, напор сдерживаемого, стесненного дыхания — все мои чувства и восприятия были растворены в замедленной картине ночи. Природа вокруг казалась прелестной, сладко дремлющей юной девой, на проясненном лице которой блуждает неверная обворожительная улыбка.

Плавный поток мыслей унес меня далеко прочь от настоящего. Я позабыл и Каролину, и все свои планы, как вдруг теплая, мягкая рука пожала мою руку. Неожиданный электрический удар не мог бы меня сильней удивить. Я вздрогнул. Это была графиня, которая смотрела на меня мечтательным взором и улыбалась.

— Вот как можно тебя застичь, Карлос! Но тебя испугало появление твоей Каролины?

Она не оставила мне времени для ответа. Прежде чем я опомнился, она обняла меня горячо своими нежными руками и покрыла мое лицо жадными поцелуями. Я едва противостоял поневоле поднявшемуся во мне естественному желанию ответить на поцелуи ее алеющего, как роза, рта. Только мысль о том, что граф нас подслушивает, отрезвила меня, и я отворотился от прелестной волшебницы.

Она несколько смутилась. Но, не оставляя Каролине времени для размышлений, я взял ее безвольно поникшую руку и повел бедную дрожащую женщину к дерновой скамье на берегу пруда, которую заранее для нее приготовил. Она заметила мою заботливость и в сладостной надежде, что скамья эта должна сделаться ее свадебным ложем, с новым порывом нежности приникла к моей груди.

Если бы Каролина сумела вновь пробудить во мне прежнюю страсть и если бы мы были одни, без посторонних глаз, я едва ли мог бы противостоять ее сладостному напору, ее полным души поцелуям, ее милым укорам и горячим слезам. Это была одна из причин, почему я так настаивал на присутствии графа: я уже не доверял самому себе и даже сделал печальное наблюдение, что в течение нескольких последних дней нахожу Каролину красивей, чем обычно. К тому же порывистое нетерпение сделало ее в эту ночь столь прекрасной, какой только может быть женщина. Одежда ее была в беспорядке, и что в остальное время было скрыто приличием, теперь явилось во всей своей соблазнительности. Природа была столь щедра по отношению к ней, что она не нуждалась ни в каком искусстве и вытесняла его прочь, как навязываемый ей избыток.

Каролина заметила, что я пытаюсь от нее отстраниться, но решила, что упрямством своим хочу лишь набить себе цену, и держала меня тем крепче.

— Отчего ты так извиваешься в моих руках? — спросила она меня с улыбкой. — Нет-нет, Карлос, сегодня ты не сбежишь от меня, как вчера!

— И все же я должен, Каролина. Придите в себя, милая. Очнитесь от своих сладостных мечтаний. Узнайте во мне своего верного друга, но также и ближайшего друга вашего мужа!

Она резко вздрогнула и отпрянула от меня, как от омерзительного чудовища. Выпрямилась, прижала ко лбу руку, и смертельная бледность лица сменилась лихорадочным румянцем. Огонь нетерпения горел в ее взоре, который она устремила на меня, сумрачно, презрительно улыбаясь.

— О ничтожный негодяй! — воскликнула она громко. — Так вот прием, который ты мне приготовил и который мне обещала твоя предательская мина?

— К сожалению, да. Я верен своему слову. Не требовали ли вы от меня доверия, не хотели ли вы незаметно от всего света излить боль на участливой груди? Разве вы не желали поделиться некой тайной, чтобы она вас менее теснила? Не выбрали ли вы меня своим другом и можете ли вы потребовать от меня нечто, что было бы лучше и достойнее, чем искренняя дружба?

Проникновенность моего голоса склонила Каролину к сочувствию. Возможно, слова мои повлияли на