Хемингуэй - Максим Чертанов

Хемингуэй неоднократно называл счастливейшим периодом своей жизни военную осень 1944 года, но его герой, не менее воинственный, на вопрос о самом счастливом времени дает иной ответ: «Да все время, в сущности, пока жизнь была проста и деньги еще не водились в ненужном избытке, и ты был способен охотно работать и охотно есть. От велосипеда радости было больше, чем от автомобиля. С него лучше можно было все разглядеть, и он помогал держать себя в форме, и после прогулки по Булонскому лесу хорошо было свободным ходом катить по Елисейским Полям до самого Рон-Пуана, а там, оглянувшись, увидеть два непрерывных потока машин и экипажей и серую громаду арки в наступающих сумерках. Сейчас на Елисейских Полях цветут каштаны. Деревья кажутся черными в сумерках, и на них торчат белые восковые цветы. Как тогда, когда ты спешивался, бывало, у Рон-Пуана и вел свой велосипед к площади Согласия по усыпанной гравием пешеходной дорожке, чтоб спокойно полюбоваться каштанами и почувствовать их сень над собой, и, ведя велосипед по дорожке, ощущал каждый камешек сквозь тонкую подошву спортивных туфель. Эти туфли он приобрел по случаю у знакомого официанта из кафе „Селект“, бывшего олимпийского чемпиона, а деньги на покупку заработал, написав портрет хозяина кафе — так, как тому хотелось. „Немножко в манере Мане, мосье Хадсон, если вы сможете“». Это — мостик к главной книге позднего Хемингуэя, быть может, главной книге его жизни. Но тогда он еще не собирался писать ее.

Весна прошла тихо в работе. Беспокоили только биографы. Он сказал Каули, что не желает биографических книг о себе (литературоведческие — пожалуйста), и отказался беседовать с английским журналистом Аткинсом. Но биографы, настырные и пронырливые существа, не отставали. В 1951 году его «взял в оборот» Чарльз Фентон из Йельского университета: он писал диссертацию о ранней журналистике Хемингуэя, обещал, что не будет касаться личной жизни. Хемингуэй назвал Фентона «гестаповцем», тот не испугался, а огрызнулся, тогда «объект» сдался и написал примирительное письмо, разъясняя, что боится биографов — «гиен и шакалов», кружащих возле него. Фентон оказался человеком с характером: отвечал, что он не гиена и никому не позволит себя обзывать. Тогда Хемингуэй предложил ему сразиться на кулаках. Бой не состоялся, но Фентон победил и в 1954-м издал прекрасную книгу «Ученичество Эрнеста Хемингуэя». В тот же период возник Карлос Бейкер, профессор литературы из ненавистного Принстона: он держался кротко, в письмах задавал деликатные вопросы; «объект» опять сдался и стал отвечать. Бейкер издал в 1956-м литературоведческую работу «Хемингуэй: писатель и художник», а после смерти героя — биографическую: «Хемингуэй: история жизни», представляющую собой бесценную кладезь фактов.

Была еще тяжба с профессором Филипом Янгом, который прочел публичную лекцию о Нике Адамсе, страдавшем от травматических неврозов, приписав аналогичные неврозы всем персонажам Хемингуэя и автору, который, по его предположению, был ранен в гениталии; Хемингуэй сам в письмах лета 1950-го выдумывал, будто получил такое ранение, но тут пришел в ярость и запретил Янгу цитировать свои книги. Два года шла переписка через посредников (письма, подписанные Янгом, «объект» рвал не читая). Янг молил не лишать его работы, и Хемингуэй сдался вновь, телеграфировав профессору, что тот может писать «все, что ему вздумается». Книга Янга «Эрнест Хемингуэй» вышла в 1952 году и, естественно, герою не понравилась. Но ему не нравилась и деликатнейшая работа Фентона, в которой ни о каких неврозах не говорилось, зато было рассказано (хотя и очень тактично и сухо) о его семье и детстве. Всякому неприятно, когда в его жизни копаются, но у Папы была дополнительная причина не любить биографов: они могли разрушить некоторые из его выдумок.

В том же году Хемингуэй впервые серьезно занялся рекламой. Первым продуктом, который он «продвигал», стало пиво «Бэллентайн»: «Вы должны хорошо потрудиться, чтобы им насладиться. Когда что-то выводит вас из себя, „Бэллентайн“ приводит вас обратно». Делалось это, по-видимому, исключительно ради денег, ибо ему продолжало казаться, что он на грани разорения.

Двадцать восьмого июня 1951 года умерла Грейс Хемингуэй. Ей было 79 лет; последние годы она жила в Мемфисе с дочерью Мадлен (миссис Мейнленд) и давней подругой Рут Арнольд. За полтора года до смерти она собиралась дать интервью журналу «Маккол», сообщила об этом сыну — тот запретил ей рассказывать что-либо о его детстве, запретил интервью вообще и пригрозил лишить пенсиона, если ослушается. Мать послушалась, тогда он прислал ей другое письмо, доброжелательное. Но на похороны не поехал. Линн считает, что со смертью Грейс он, с одной стороны, освободился от «демона», а с другой — потерял смысл жизни, лишившись врага, на которого можно свалить все свои беды. Трудно судить, так ли это. Да, он в последние годы многим говорил о страстной ненависти к матери. Но его давно уже преследовало много других демонов, кроме Грейс. Бейкеру, во всяком случае, он написал, что его мать была «чудесной девушкой в молодости» и что ребенком он «был с нею счастлив».

Его отношения с родней после войны фактически прекратились. Марселина с семьей жила в Детройте, Урсула с мужем в Гонолулу, Кэрол с семьей на Лонг-Айленде, Лестер в Ки-Уэст. Попыток возобновить общение не было ни с их стороны, ни с его. А вот Мэри была очень привязана к родителям и 5 июня в очередной раз улетела их проведать; муж писал ей ежедневно, жалуясь на одиночество и тоску. Предупредил Скрибнера: «если с ним что-то случится», он разрешает печатать тексты о художнике Хадсоне, а также «Море в жизни» под названием «Старик и море» (The Old Man and the Sea). В июле он ушел в рейс на «Пилар» с Фуэнтесом в Пуэрто-Эскондидо. Скрибнеру писал, что будет «плавать, читать, отсыпаться и лечиться», но вернулся простуженным и больным. Мэри он застал дома, но тут же пришла телеграмма: у ее отца рак. Она опять вылетела к родителям 9 августа, вернулась 20-го. Хемингуэй тестя не любил, но был подавлен: умирали все кругом, рак нашли у Эвана Шипмена, тяжело болел Скрибнер.

В ночь с 30 сентября на 1 октября позвонила из Сан-Франциско Полина и сообщила, что с Грегори очередная «неприятность» (а казалось, наконец-то все в порядке: женат, работает авиамехаником, Хаббарда бросил): он заперся в женской уборной, переодетый женщиной, и был арестован. Детали разговора между родителями неизвестны. Вирджиния утверждала, что отец «набросился» на мать, обвинял, что не смотрела за сыном. Через несколько часов после разговора Полину увезли в больницу и она умерла от феохромоцитомы, опухоли надпочечника: при таком заболевании нервное потрясение провоцирует гипертонический криз.