Статьи - Виссарион Белинский

Видите ли: золото – кумир этого человека, он исполнен к нему пиетического чувства, говорит о нем языком благоговения, служит ему, как преданный, усердный жрец! Расточить его наследство, по его мнению, значит: разбить священные сосуды, напоить грязь царским елеем… Он смотрит еще на золото, как молодой, пылкий человек на женщину, которую он страстно любит, обладание которою он купил ценою страшного преступления и которая тем дороже ему. Он хотел бы спрятать ее от недостойных взоров; его ужасает мысль, чтобы она не принадлежала кому-нибудь после его смерти…

По выдержанности характеров (скряги, его сына, герцога, жида), по мастерскому расположению, по страшной силе пафоса, по удивительным стихам, по полноте и оконченности, – словом, по всему эта драма – огромное, великое произведение, вполне достойное гения самого Шекспира.

Из мира средних веков Западной Европы, из мира рыцарей и феодальных рабов перейдем в мир древней Руси, мир полуисторический, мир полусказочный. Говорят, будто «Русалка» была писана Пушкиным как либретто для оперы. Если бы это была и правда, то, хотя сам Моцарт написал бы музыку на эти слова, опера не была бы выше своего либретто, – тогда как до сих пор лучшие оперы писаны на глупейшие и пошлейшие слова… Но это предположение едва ли основательно. За исключением двух хоров русалок и одной свадебной песни да голоса невидимой русалки на свадебном пиру, вся пьеса писана пятистопным ямбом, слишком длинным и однообразным для пения.

В фантастической форме этой поэмы скрыта самая простая мысль, рассказана самая обыкновенная, но тем более ужасная история. Мельник, человек не злой, не развратный, но слабый, сколько по любви к дочери, столько, может быть, и по страху к княжескому могуществу, сквозь пальцы смотрел на связь своей дочери с князем. Как человек хладнокровный, как мужчина, он тотчас же понял, почему посещения князя на его мельницу сделались реже, и, видя, что старого уж не воротить, советует дочери воспользоваться хоть материальными выгодами этой связи. Но дочь – существо любящее и страстное, привязчивое, следовательно, обреченное на несчастие и гибель, – и верить не хочет, чтоб ее любезный охладел к ней. Она говорит:

Он занят; мало ль у него заботы?Ведь он не мельник; за него не станетВода работать. Часто он твердит,Что всех трудов его труды тяжеле.

Да, верь ему. Когда князья трудятся?И что их труд? травить лисиц и зайцев,Да пировать, да собирать соседей,Да подговаривать вас, бедных дур.Он сам работает – куда как жалко!

Но слышится топот коня – и бедная женщина все забыла. Она видит, что князь печален, но не умеет, не может понять сразу, отчего так тревожит ее эта печаль. Он объясняется с нею довольно осторожно, но тем не менее ясно: он женится на другой; он князь, – он не волен в выборе невесты… Она оцепенела, а он, близорукий мужчина, радехонек, что дело обошлось без бури, не понимая, что эта тишина страшнее всякой бури, – и на полумертвую надевает он повязку и ожерелье, дает ей для отца мешок денег и хочет уйти…

Постой, тебе сказать должна я —Не помню что.

Припомни.

Для тебяЯ все готова… нет, не то…Постой… Нельзя, чтобы навеки, в самом деле,Меня ты мог покинуть… Все не то…Да, вспомнила: сегодня у меняРебенок твой под сердцем шевельнулся…

За этою страшною, трагическою сценою следует другая, не менее ужасная. Подарки князя глубоко оскорбили несчастную. Она отдает отцу его мешок с деньгами.

Да, бишь, забыла я; тебе отдатьВелел он это серебро за то,Что был хорош ты до него, что дочкуЗа ним пускал шататься, что ееДержал не строго… Впрок тебе пойдетМоя погибель!..

До чего я дожил! Что Бог привел услышать!

Бедняк в нем замер, проснулся отец… несчастная бросилась в Днепр… Мы на свадьбе, картина которой с удивительною верностью передана поэтом во всем ее простодушии старинных русских нравов. Хор девушек – прелесть…

Сватушка, сватушка,Бестолковый сватушка!По невесту ехали —В огород заехали,Пива бочку пролили,Всю капусту полили,Тыну поклонилися,Верее молилися:Верея ль, вереюшка,Укажи дороженькуПо невесту ехати.Сватушка, догадайся,За мошоночку принимайся,В мошонке денежка, шевелится,Красным девушкам норовится.

Вдруг, среди этого наивного веселья, раздается фантастический голос…

По камушкам, по желтому песочкуПробегала быстрая речка;В быстрой речке гуляют две рыбки,Две рыбки, две малые плотицы.А слыхала ль ты, рыбка-сестрица,Про вести-то наши, про речные?Как вечор у нас краевая девица утопилась,Утопая, милого друга проклинала?Общее смятение. Князь велит конюшему отыскать мельничиху; ее разумеется, не находят…

Прошло двенадцать лет. Княгиня жалуется на охлаждение к ней мужа; няня утешает ее, не подозревая, что в грубой и невежественной простоте ее добродушных слов скрывается ужасная, роковая истина:

Княгинюшка, мужчина, что петух:Кури-куку! мах, мах крылом – и прочь,А женщина – что бедная наседка:Сиди себе да выводи цыплят.Пока жених – уж он не насидится,Ни пьет, ни ест, глядит не наглядится.Женился – и заботы настают:То надобно соседей навестить,То на охоту ехать с соколами,То на войну нелегкая несет,Туда, сюда – а дома не сидится.

Не есть ли это законная кара сильному полу за беззаконное рабство, в котором он держит слабый пол?.. Так по крайней мере можно думать по окончанию любовных похождений героя поэмы, этого русского Дон Хуана… Наскучив женою, он вспомнил о прежней любви, раскаялся, как в глупости, что бросил дочь мельника, не понимая, что она потому только стала ему мила, что ее нет с ним, что его жена уже не мила ему… Сцена на берегу Днепра. Ночь. Раздается хор русалок, напоминающий своим фантастически-диким пафосом оргии valse infernal (адского вальса (фр.)) из «Роберта Дьявола»:

Веселой толпоюС глубокого днаМы ночью всплываем;Нас греет луна.Любо нам ночной пороюДно речное покидать,Любо вольной головоюВысь речную разрезать,Подавать друг дружке голос,Воздух звонкий раздражать,И зеленый, влажный волосВ нем сушить и отряхать.

Тише! Птичка под кустамиВстрепенулася во мгле.

Между месяцем и намиКто-то ходит по земле.

Этот «кто-то» – князь, которого влекут к этим местам воспоминания прежней счастливой любви. Вдруг он встречается с отцом погубленной им девушки.

Здорово, Здорово, зять!

Кто ты?

Я здешний ворон,

Возможно ль? это мельник…

Какой я мельник! говорят тебе,Я ворон, а не мельник. Чудный случай:Когда (ты помнишь?) бросилась онаВ реку, я побежал за нею следомИ с той скалы спрыгнуть хотел, да вдругПочувствовал, два сильные крылаМне выросли внезапно из-под мышекИ в воздухе сдержали. С той порыТо здесь, то там летаю, то клююКорову мертвую, то на могилеСижу да каркаю.

Отосланная князем свита является опять к нему, по приказанию обеспокоенной княгини. Это внимание со стороны уже не любимой им жены раздражает его, и досада его изливается обыкновенным в таких случаях восклицанием, одним и тем же с тех пор, как стоит мир, как существуют в нем охладелые любовники и постоянные любовницы, и наоборот:

НесноснаЕе заботливость!Иль я ребенок,Что шагу мне нельзя ступить без няньки?

Опять раздается фантастически-вакханальный хор русалок:

Что, сестрицы: в поле чистомНе догнать ли их скорей?Писком, хохотом и свистомНе пугнуть ли их коней?Поздно. Волны охладели,Петухи вдали пропели,Высь небесная темна,Закатилася луна.

Подождем еще, сестрица.

Нет, пора, пора, пора!Ожидает нас царица,Наша строгая сестра…

В последней сцене князь встречается с своею дочерью-русалкою, которая послана матерью уловить его… Как жаль, что эта пьеса не кончена! Хотя ее конец и понятен: князь должен погибнуть, увлеченный русалками на дно Днепра. Но какими бы фантастическими красками, какими бы дивными образами все это было сказано у Пушкина – и все это погибло для нас!..

«Русалка» в особенности обнаруживает необыкновенную зрелость таланта Пушкина: великий талант только в эпоху полного своего развития может в фантастической сказке высказать столько общечеловеческого, действительного, реального, что, читая ее, думаешь читать совсем не сказку, а высокую трагедию…