Сороковник. Части 1-4 - Вероника Горбачева

— Рикки, — зову негромко, — слышишь?

Он чуть шевелится, откликаясь.

— Мне вот что интересно… Нет, это я не сон заказываю, ты зря не суетись. Выходит, ты меня как-то понимаешь, не только, что я говорю? Ты чувствуешь, что я хотела увидеть и кого? А как это у тебя получается?

Пауза.

— Ага. Объясняться пока мы не можем. Спрошу о другом. Аркадий говорил… ты ведь знаешь Аркадия? Он должен был к Гале заглядывать…

У меня перед глазами возникает смешной крохотный бельчонок, сидит рядом с чайным блюдцем и грызёт сахар. Сперва я думаю, что вижу повторение сцены в Васютином доме, но замечаю рядом с блюдцем большую фаянсовую кружку, такую же, из которой потчевала меня Гала, и… и знакомый портсигар. Это у неё. Это Гала угощает Аркадия, а рядом лакомится его рыжий личный полиморф. У Галы — фамильяр, у Оборотника — полиморф, а у меня — кто?

Неважно. Я же сказала — не хочу его использовать. Ему и так досталось.

А сама чувствую нотку чужой тоски и… немножко зависти. Вот он какой, сидит, его родственник: грызёт сахарок, зубки белоснежные, сам яркий, рыжий, шёрстка настоящая, пушистая… ящерку до него ещё расти и расти, он пока даже не умеет чешую во что-то другое превращать…

— Да ты что, Рикки? — говорю ласково. — Ты погляди, насколько ты вырос, каким большим и сильным стал. Ты уже давно обогнал Аркашиного друга. А уж когда меня защищал — был ничуть не меньше тех змеищ. Понял, мой дорогой сэр Рич?

Получаю мысленный вопрос: правда? Не обманываешь? Не словами он меня спрашивает, просто улавливаю… посылы, что ли, эмоциональный фон… даже сразу и не объяснить. А может, само намерение угадываю, вроде того, как Нора подхватывается, когда я ещё не открыла холодильник и даже в его сторону не направилась, а только думаю встать с табуретки.

— Мы с тобой ещё многому научимся, — обещаю своему питомцу. — Надо просто работать. И будешь ты у нас хоть бельчонком, хоть совой, хоть симураном.

При последнем слове меня обдаёт волной недоумения. В ответ рисую мысленный образ крылатого пса. И чувствую, как кое-кто просто млеет от восторга. В душе моей — нежность и жалость, сочувствие и любовь к этому маленькому созданию, пытающемуся быть очень грозным. Ладно, дружок, кажется, это то, что тебе сейчас нужно. Бери, сколько можешь, а уж сахарок мы для тебя с Михеля стрясём… попозже…

И неожиданно для самой себя засыпаю.

И сны мне снятся удивительные, фантастические и немного эротические. Я вижу себя в громадной комнате, на необъятной кровати под балдахином, — не кровать, а целый полигон! Но в деталях ничего не могу разглядеть и там, во сне, соображаю: это простой сон, не вещий, потому что Рикки подсовывал мне чёткие изображения, во всех подробностях, а тут всё расплывчато, лишь общее впечатление света и простора, и где-то вдалеке теряются стены, и где-то, гораздо выше балдахина — дуги сводчатого потолка. Зато хорошо прорисованы позолоченные витые столбики балдахина, причудливую резьбу на светлом дереве спинки кровати. Вижу свою… или не свою руку… нет, ручку, почти не скрытую прозрачнейшим рукавом то ли ночной рубашки, то ли пеньюара, в отделке роскошного белоснежного кружева.

В жизни у меня не было такого маникюра, рук, ухоженных до такой степени, что бархатная кожа кажется прозрачной. Елы-палы, мне от рыжего, как апельсин, прадеда досталась просто фантастическая веснушчатость, и единственными местами, где этих россыпей не было, являлись по странной причуде лицо и шея, те части тела, которые под солнцем бывали чаще всех остальных. Но эти ручки, которые я вижу, идеально гладкие и без единой конопуш… простите, без единого пигментного пятнышка, почти беломраморные — они просто не могут быть моими! Тем не менее, пальцы послушно сжимаются, и я вижу то самое загадочное кольцо, что в реале так и осталось лежать в кармане, только немного иное. И в это время со спины меня жарко обнимают.

— Ива-а, — слышится вкрадчивый мурлычущий шёпот, и мой кулачок накрывается сверху мужской ладонью. Рука изящна, но сильна, покрытая мужественной растительностью ровно настолько, чтобы и эту самую мужественность подчеркнуть, и дать рассмотреть скульптурную выпуклость мышц. Я оказываюсь в сильных объятьях, чувствую жар прижавшегося тела, не стеснённого одеждой, и сама себе кажусь такой маленькой, хрупкой… и защищённой. Что бы ни случилось — в этих объятьях ничего не страшно.

— Ива-а, — вновь шепчет некто, но почему-то я твёрдо знаю, что это не Мага. Хотя кроме него меня никто так не называет. Но не могу узнать голос. И этот запах… горьких трав, освежающей мяты и совсем немного — дорогого табака, мне совершенно нов. Я никак не могу понять — бояться мне или ещё рано, вроде бы это обычное сновидение…

Рука незнакомца скользит к моему плечу, поглаживает, затем накрывает грудь, и вообще, кажется, намерена позволить себе всяческие вольности, и я к своему удивлению не возражаю, потому что во сне дозволено всё себе вообразить и разрешить, и никто не осудит, а на самом-то деле в реальной жизни я другая… А здесь и сейчас можно закрыть глаза, застонать от удовольствия и разрешить себя ласкать неневинно…

Что-то не так. Декорации расплываются и тают, а вот телесные ощущения становятся всё более явственны. Да что там, ещё немного — и меня изнасилует собственное тело, поддавшись и отдавшись неизвестно кому… Не хочу! Это уже переходит все границы! Да плевать, что во сне, не позволю!

Я пытаюсь вывернуться из чужих объятий. Кручусь веретеном. И уношусь куда-то в пустоту, успев услышать напоследок только раздосадованный возглас.

Когда открываю глаза, солнце уже садится. Ну, вот, разоспалась, а чем теперь ночью заниматься буду? Но голова на удивление ясная. Должно быть, мне всё-таки этого не хватало — выспаться, как следует, и теперь, когда я самой себе разрешила целые сутки отдыха — организм, подсуетившись, урвал своё. Вот и отлично.

Лениво слежу за передвижками света на потолке. Там прыгают зайчики от оконного стекла: во время уборки номер проветривали, а я так и не удосужилась закрыть окно. Снаружи — тихо. Поразъехались все, что ли, в одночасье? Ни во дворе не слышно, чтобы кто-то шевелился, ни в зале — а ведь он прямо подо мной, и там тоже окна нараспах, Михель любит вольный воздух, я заметила… Лишь в отдалении — видать, на кухне — постукивают о разделочные доски ножи, стук характерный, его ни с чем не перепутать. Вставать лениво. И никаких снов не было, что интересно, просто словно ухнула в какую-то мягкую и уютную светонепроницаемую перину и зависла там в тепле и неге.

А кто-то меня опять накрыл одеялом. Сэр Джон, вы умеете проходить сквозь запертые двери? Забота заботой, но чувство такта тоже надо иметь!