Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого - Александр Солженицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заинтересовались. Обсуждали. Возражения были, что создание такого псевдопарламента вызовет в стране впечатление, что Учредительное Собрание соберётся нескоро. (Оно – и не скоро.) И: как формально совместить такой парламент с неотменённым, и продолжающимся существованием Думы? И: засыпят Временное правительство запросами – ещё более затруднится его положение. (А как барахталось царское? – мы же не беспокоились.)
Нашлись, посмелей, и сторонники у Шульгина: не должна Государственная Дума вовсе молчать, да ещё при таких событиях. Для правильной формулировки российского общественного мнения необходимо высказываться не одному же Совету рабочих депутатов!
(Да Временное правительство должно бы схватиться за такой проект! Ведь мы же спасём их от Совета! ведь им же сейчас невозможно жить!)
Оживились – и, пока до дела, собрали сегодня частное совещание членов Думы. Священник Филоненко, назначенный с апреля присутствовать в Священном Синоде, доложил о ходе революционных дел там. Приехавший с Кавказа (сильно полинялый) Караулов докладывал, что в Терской области эксцессов нет, всё налаживается. И ещё было предложено, чтобы на частное совещание допускались бы представители печати, для газетных отчётов.
Но это, конечно, совсем не то.
Правительство – на предложение Шульгина не реагировало. Исполнительный Комитет, разумеется, игнорировал.
А тут подпирал Винавер: хлопотал устроить чествование его излюбленной 1-й Думы, созыву которой 27 апреля исполнится круглых 11 лет. (Это поднимало немалую задачу: очистить, почистить Белый зал? – опять-таки с разрешения Исполнительного Комитета…)
То был – неделовой заменитель, уводящий в сторону от шульгинского замысла. Но – может быть? может быть, и это путь? чем чёрт не шутит?
Львов – и этот проект стал оттягивать.
А уже заблистала перед Шульгиным его предстоящая речь. Заволновался.
90
Подкосился авторитет Стеклова – и пошёл, пошёл под откос. Уже ему поручали самое ничтожное: поехать расследовать взрыв на Пороховом заводе; или открыть солдатский клуб за Нарвской заставой; или на концерт-митинг в Михайловский театр, просто обманув, что Чхеидзе и Скобелев тоже будут там, а их не было, и торчал ничтожно, как дурак. И тут же Дан вошёл в редакцию „Известий”, и связали руки: не выражать отдельных партийных оттенков, – а что и было до сих пор в „Известиях”, как не его собственная линия, резкие заголовки, резкие удары? – всегда можно почерк узнать без подписи. Он потерял и членство в Контактной комиссии, и не выбран в бюро ИК, – но это оттеснение ещё можно было исправить, если бы не ужаснейший провал с фамилией: какая-то досужая сволочь, перебирая архивы правительственной канцелярии, обнаружила-таки его прошение на высочайшее имя о смене фамилии Овший Моисеевич Нахамкис – на Юрий Михайлович Стеклов. И не погасил, и не принёс самому Стеклову, а стал показывать, и это утекло в буржуазную прессу, и теперь везде муссируется. А обращение к царю с какой-либо просьбой, „припадаю к стопам”, издавна считалось не только среди революционеров, но и в обществе – самым последним наипозорнейшим делом, хуже подлога, воровства и совращения малолетних. Такое открытие – кончало всякую политическую карьеру, обычно после такого никто уже не поднимался.
Теперь дошло до того, что 16 апреля на пленуме объединённого Совета Стеклову вообще не дали слова.
Очень понимал Стеклов Ленина: что тошно видеть соглашателей ИК и с ними в одном зале заседать.
А собой был недоволен очень-очень-очень.
Сегодня же, 22-го, ИК собирал все батальонные комитеты, – у Стеклова промелькнуло: может, вот это и есть хорошее место взять в руки петроградский гарнизон? Такого собрания ещё ни разу с революции не собирали, импульсивно найденная форма организации, она может пригодиться. Отдельно повести гарнизон?
Собрали их в Белом зале Таврического, набился полный зал. Привычный, неутомимо многословный Богданов всё подряд охотливо пересказывал: и первое ночное заседание ИК, и дневное, и потом ночное вместе с правительством, и потом опять дневное, и почему именно такие решения ИК были правильны, и вот острый момент миновал. (С места: „Надолго ли?” И верно.)
Никто больше видный от ИК не догадался прийти, взял слово Стеклов и уж тут вволю поговорил. Что в основе ликвидированного кризиса лежали глубокие социальные причины, задеты классовые интересы. Это был конфликт революционной демократии с буржуазными классами. Крупная буржуазия, конечно, не может быть довольна ходом русской революции, а введение конституции в казармах отняло у неё надежду использовать армию против революционных выступлений. То – она травила рабочий класс, теперь нота Милюкова. Но вот революционная демократия принудила правительство к уступкам, и если дальше стоять на страже и осуществлять контроль…
Всё – так, и никто не мешал Стеклову говорить, можно было и вдвое, – и вместе с тем – не бралось!… Возжи руководства – не брались в руки. Какой-то находки не было.
Ораторы от батальонов вразнобой то хвалили Исполнительный Комитет за находчивость (которую он как раз и выронил), то просили предупредить такие конфликты в будущем – через создание коалиционного правительства, нет, чисто социалистического. А два представителя броневого дивизиона бестактно проговорились и выдали: в эти дни к ним обращались с требованиями дать броневики для ареста Временного правительства и для стрельбы на улицах! А кому подчиняться? – все приказывают, и со стороны. И бронедивизион – просит простить за кровь, пролитую на Невском.
Бестактно, потому что не был секрет, что бронедивизион прежде стоял у Кшесинской и не потерял связи с большевиками.
Однако имя ленинцев не было названо и тут никем. И Стеклов предложил в резолюцию такой деликатный извилистый тезис, ещё отводя от Ленина: „выступать как против контрреволюции справа, так и против голосов, идущих из среды тех, кто сложный вопрос о победе революции в условиях войны сводят к вопросу о поиске виновных и находят их не там, где ищут”.
И энергичный Богданов провёл такое. И – признать гражданскую войну губительной для дела революции.
Но что ж? – не взялись и батальонные комитеты.
Революция – сложнее, чем шахматы, тут нет для каждой фигуры определённых возможных ходов, из которых и следует выбирать. Тут – их такое неопределённое множество, и самых неожиданных, и у самых разных фигур, что надо иметь действительно гениальную интуицию, чтобы каждый день усматривать, вытягивать эти возможности и назначать лучшие ходы. И вот у Ленина (в своё время в эмиграции недооценил его Стеклов) эта интуиция определённо есть. Вот, он приехал, опоздав на революцию на месяц, все места заняты, все программы в действии, – он объявляет свою оглоушивающую, до крайности всем неприемлемую, все отшатываются, – а через две с половиной недели выводит на улицу рабочий Петроград против правительства, да по сути и против Совета.
Но, к счастью, идейная близость к позиции большевиков сама помогала Стеклову делать по отношению к ним все эти месяцы правильные шаги. Не только он всегда голосовал заодно с ними, но в „Известиях” он высказывался всегда благоприятно для них, иногда повесомее „Правды”, вовремя сопроводил одобрительной статьёй быстрое создание большевиками рабочей милиции, сочувственно и другие шаги. Имел ошибку сперва сказать, что Ленин потерял контакт с русской действительностью, и выступить против при его первом появлении в Таврическом, – ну, когда и все же против него выступали, но на другой же день (уж не помня Ленину обиды, как тот обзывал „социал-лакеем” и долго включал Стеклова в одну обойму с Чхеидзе: „луи-бланы, душители революции, усыпляющие массы сладкой фразой”) не чинясь покрыл свою ошибку статьёй в „Известиях”, сочувственной к ленинскому переезду, защищал его от травли бесчестных и отвратительных тёмных сил и даже, хотя орган Совета, отказался напечатать постановление солдатской Исполнительной комиссии против Ленина, для него оскорбительное. И по той же причине – вообще промолчал в „Известиях” о манифестации инвалидов. О, он много мог принести Ленину, во многом подкрепить его. День ото дня – Ленин явнее выступал против самого Совета, – а вот орган Совета защищал не Совет, а Ленина. Поражённый его острой, быстрой, сильной хваткой, Стеклов всячески показывал себя союзником ему. Уже горела под Стекловым платформа „Известий”, а он продолжал давать там бои в помощь Ленину: 14-го напечатал яркую резолюцию Парвиайнена, совершенно в ленинском духе: свержение правительства, захват земель и фабрик; ещё и 17-го успел протолкнуть передовицу в защиту Ленина, в день его трудного выступления снова в Таврическом. Прежде чем уйти из „Известий” – так ещё хлопнуть дверью! Всё равно: с торжествующими предателями, церетелевским большинством, он порвал уже бесповоротно.
