Голубой Ютон (СИ) - Номен Квинтус

– Спасибо, ты меня очень успокоила. А Кирилл твой – парень сообразительный. Может, слегка азартный, но работать умеет и любит. А что?

– А то, что он сейчас, пока мы на Апшероне дурака валяли, делает затворы высокого давления. Вот сделает – тогда скважину будем бурить в другом месте.

– Где, в Грозном или в Башкирии?

– Нет, тоже на Апшероне. Примерно километрах в восемнадцати от наших скважин. Конечно и трубопровод придется проложить…

– А нафига так далеко?

– Потому что там в далеком будущем с одной скважины три месяца получали по шестнадцать тысяч тонн в сутки.

– Сколько?! Да нам столько не нужно! Да и как столько перевезти?

– Поэтому и нужен кран на трубу. У нас там скважина не три месяца, а три года нефть без насосов давать будет, или даже лет десять.

– А зачем мы тогда эти бурили?

– А чтобы было чем двигатели танкеров кормить и кораблей, которые всё нужное на Апшерон привезут. Чтобы масло у нас было и моторное, и просто смазочное, и, кстати, трансформаторное. А до скважины в Балаханах нам еще года три ждать придется: пока флот танкеров появится, пока заводы нефтеперерабатывающие девочки построят…

– Думаешь, года три? Маркус, когда уезжал, говорил, что он новый какой-то корабль строить собирается. Какой – не говорил, но точно не танкер…

Новый корабль строить собрался вовсе не Маркус, а его сын. Начитался парень книжек про путешествия, которые после тщательной отфильтровки учительницы признали «разрешенными к использованию среди своих», наслушался «бабских разговоров на кухне». Ну а раз «отец не возражает»… Маркус, конечно, проект сына внимательно проверил, но особо не раскритиковал. И не особо не раскритиковал: Генрих просто «слегка промасштабировал» спроектированный самим Маркусом танкер, сделав самостоятельно немного другую надстройку и добавив еще один двигатель. А то, что Генрих корабль выстроил из нежавейки, никого вообще не взволновало: из Финляндии хромовой руды поступало так много, что нержавеющие рельсы не делали лишь потому, что марганцовистая сталь прочнее. В результате получился классический «карго-лайнер», который мог перевозить чуть больше тысячи тонн груза и – с приличным уровнем комфорта – полсотни пассажиров: в рамках той же римской торговли судно было очень не лишним. То есть для перевозки грузов по морю нелишним, а насчет пассажиров… Римляне покупали всяких товаров уже очень много: кроме того же сахара огромным спросом пользовалось мыло, все еще не убитый Гордиан с удовольствием покупал пшеничную муку (зерно ему продавать «богини» категорически не желали, поскольку отруби шли на корм собственной скотине), многочисленные «предметы роскоши» вроде стеклянной посуды и столовых приборов из нержавейки, в огромных количествах стальной ширпотреб от лопат до гвоздей – а вот денег на подобные закупки у римлян не хватало. Поэтому в качестве оплаты «богини» принимали и медь с оловом, и свинец (причем последний в таких количествах, что в самом Риме потихоньку начали трубы водопровода менять на керамические), и камень… И в очень больших количествах рабов. Последних брали все же «выборочно»: в основном галлов, разнообразных германцев и сарматов. «Выборочность» объяснялась просто: для этих племен уже были подготовлены учителя, способные им на родном языке объяснить правила жизни у «новых хозяев» и даже обучить их русскому языку. Ну а потом и разным нехитрым ремеслам: все же рабов старались там покупать недорогих, от трехсот до максимум пятисот денариев за голову – а такие, как правило, вообще ничего делать не умели. К тому же приобретали в основном молодых, лет по четырнадцать-шестнадцать, которых чему-то научить в принципе было возможно – что все же заметно сокращало объемы «годного товара». Но Рим потреблял много, покупатели старались как-то «материально обеспечить торговлю по бартеру», так что и рабов в Россию приходилось возить немало…

Кораблик длиной в восемьдесят метров с грузом имел осадку около трех с половиной метров, а без груза чуть больше двух, так что осенью шестьдесят четвертого в голову другого читателя приключенческих книжек Карла Бреннера пришла интересная идея – и уже летом шестьдесят пятого корабль, на котором было еще и почти сотня «пассажиров» (правда, комфорт вынужденно презревших), вошел в бухту, на берегу которой в далеком будущем был выстроен город Санья.

Сейчас там имелся лишь крошечный поселок с населением, как решил Курт, никогда ни с кем из «иностранцев» не встречавшимся. По крайней мере приплывших местные вообще не опасались, с интересом разглядывали сошедших на берег парней, что-то говорили (или спрашивали – Ангелика предупредила дочь, что в индокитайских наречиях по интонации европеец такие тонкости уловить не в состоянии). Эльза, как «лучшая ученица» своей матери, дружелюбностью туземцев воспользовалась по максимуму – и уже недели через три довольно свободно лопотала на местном наречии. А жители поселка, буквально ошарашенные подарками «пришельцев» (несколькими эмалированными кастрюлями, стальными ножами и топорами, мелкими украшениями) с удовольствием рассказывали молодой женщине обо всем, о чем та спрашивала.

– Я думаю, – поделилась Эльза с мужем, – что сейчас тут живут скорее папуасы чем китайцы.

– Но ведь папуасы же черными должны быть! – удивился Курт.

– Заблуждение однако, – усмехнулась Эльза, – это ты наверное Миклухо-Маклая начитался. Папуасы просто смуглые, как арабы во времена наших родителей, или разве что чуточку смуглее – ну ты сам видишь, да и в остальном местных можно считать именно папуасами. Живут практически в каменном веке… то есть именно в каменном, с металлами они вообще не знакомы. Но живут довольно сыто, тут природа такая. И с сельским хозяйством у них неплохо. Хотя это для них неплохо… я даже сомневаюсь, что про урожаи они не врут.

– А что?

– Климат тут замечательный, и воды достаточно. Но если я их правильно понимаю, то урожай риса у них примерно пять центнеров с гектара… зато его можно и два раза в год собирать! Они считают, что это очень даже хорошо…

– Интересно, а у нашего риса тут какая урожайность будет? – задумчиво пробормотал Курт. На его вопрос ответила присутствовавшая при разговоре Люда – единственная из «старшего поколения», присоединившаяся к экспедиции:

– Думаю, минимум центнеров пятьдесят, он же и на наших полях больше сорока дает, а тут климат для риса получше. Не говоря уже о том, что здесь наш рис минимум три урожая в год даст.

– И чего мы ждем?

– Мы ничего не ждем, – улыбнулась Эльза. – Люда километрах в полутора выше по реке уже плантацию заложила, ребята там рисовые чеки сейчас окучивают. Ты что, не знал, что твои матросы делают?

– Я думал, что это чайная плантация. Кстати, что там с этим чаем-то?

– Пока не нашли. Местные, поразглядывав картинки, говорят, что где-то «в горах» такие кусты вроде есть, но точнее они не знают: сами в горы практически не ходят, им не нужно.

– То есть придется самим в местные джунгли идти?

– Может и придется. А может и нет: наши кастрюли здесь фурор произвели, из трех уже соседних деревень народ в гости заходил…

– Мы так с пустым камбузом останемся…

– Нам же все равно не нужно столько кастрюль, специально же их побольше захватили. Вдобавок большая кастрюля, которая стоит на местной площади в клетке противообезъяньей, будет наградой тому, кто нам чайный куст притащит. Весть об этом вокруг уже разнеслась, так что пока ждем.

– И чего ждем?

– В любом случае ждем пока закончится сезон штормов.

– Это да…

Пока дочь изучала язык населения Хайнаня, мать виртуозно пользовалась знаниями языка готского: Ангелика, как главный спец по этому языку, усиленно «разъясняла политику партии» готам, буквально хлынувшим в быстро растущий Липецк. А Тамара с той же интенсивностью проделывала то же самое в отношении сарматов-аланов, явно настроенных «не уступать город готам». После того, как в Липецке заработала пятая домна (выдававшая уже по сто тонн чугуна в сутки), число желающих поработать в городе (а, скорее, в нем просто поселиться и воспользоваться максимумом городских благ) стало расти невероятно быстро. То есть даже не обязательно именно в Липецке, в Ельце теперь тоже было заметно за пять тысяч жителей, да и поселки между Донским Рудником и Липецком вдоль железной дороги активно пополнялись жителями, но почему-то именно Липецк стал для степняков буквально символом статуса и обретенного счастья.