История Древней Греции - Николас Хаммонд

Строительство укреплений, общественных центров и целых городов, таких, как Мессена и Мегалополис, могло осуществляться лишь в эпоху исключительного процветания. В частных руках также находились значительные богатства. Тимофей и Мидий построили себе дома, которые в шутку называли «башни» или «затмевающие свет», а в Олинфе, например, зажиточные люди построили новый квартал удобных домов. «Богачи» владели «красивым оружием, прекрасными лошадьми, величественными домами и хозяйством, а богатые женщины – дорогими одеждами и золотыми украшениями». У Мидия в Афинах было «множество служанок», а Платон около 375 г. заметил, что в любом государстве у богатого человека есть не меньше 50 рабов. И это новое богатство скапливалось не в одном-двух городах, а повсюду. Знатный фессалиец Полидам мог покрыть государственный дефицит из собственного кармана; Дион Сиракузский, находясь в ссылке, на свои средства организовал экспедицию; некий фокиец перед Священной войной владел более чем тысячей рабов, а один метек построил в Эгине рынок за свой счет.

Эта волна процветания, конечно, привела к увеличению числа рабов в греческих землях. Вплоть до XIX в. н. э. рабы во многих государствах были обычным атрибутом богатства, а их число зависело главным образом от конкретной местности и развитости работорговли. Рабство являлось характерной чертой Греции. Спарта, Аргос и другие дорийские государства низвели коренное население до положения сервов, но в остальных государствах большинство рабов ввозили из-за границы, и они являлись движимым имуществом. У зажиточных граждан недорийских государств рабы в небольшом количестве имелись, вероятно, с древнейших времен. Например, в Беотии мелкий землевладелец (autourgos) во времена Гесиода содержал раба, который сопровождал его во время пахоты, и других – для работы в поле. Греческие колонисты нередко приобретали множество рабов. В Сиракузах, Керкире и Византии рабский труд применялся в земледелии. В богатом Хиосе, совершавшем набеги на азиатское побережье, отношение числа рабов к числу граждан было выше, чем во всех других государствах, кроме Спарты, где оно составляло, вероятно, примерно десять к одному. В Афинах в конце V в. труд рабов, находившихся в частном владении, применялся во всевозможных областях; в пьесах Еврипида и Аристофана он предстает как характерная черта повседневной жизни. Некоторые рабы были заняты неквалифицированным трудом, таким, как работа в рудниках, например, занималась тысяча рабов Никия, но большинство рабов, по-видимому, являлись квалифицированными ремесленниками (cheirotechnai); именно они составляли большинство тех 20 тысяч рабов, которые, согласно Фукидиду, сбежали во время Декелейской войны. Афины, а также Керкира со Спартой иногда заставляли рабов служить во флоте и, возможно, прислуживать гоплитам. В IV в. в большинстве областей материка рабов было больше, чем когда-либо раньше, и обращение с ними стало вопросом, вызывавшим большой интерес.

В IV в. считалось, что источники поступления рабов неисчерпаемы. Как замечал Еврипид, рабство – естественное состояние варвара, а не грека, и рабы почти всегда были варварами. Платон в своих «Законах» предполагал, чтобы его государство имело рабов в достаточном количестве и достаточного качества для помощи в любых видах работ. Аристотель отмечал, что «государства должны иметь в больших количествах рабов, а также постоянно проживающих чужаков и иностранцев», предполагая, что в его идеальном государстве все сельскохозяйственные работы будут выполнять рабы, находящиеся как в государственном, так и в частном владении (по примеру современных ему Лаконии и Крита). Ксенофонт в 355 г. предлагал, чтобы Афины со временем приобрели по три раба на каждого взрослого гражданина и использовали их при разработке месторождений. Эти предложения являлись не утопическими, а чисто практическими. В государствах, безусловно, велся учет рабов, как и прочих лиц, ведь владение и приобретение рабов облагались налогами, а рабы учитывались как один из видов капитала при определении суммы налога на капитал (eisphora); Афины и Фивы имели законодательство, относившееся к беглым рабам, и, несомненно, замечание Фукидида о беглых рабах во время Декелейской войны основано именно на соответствующих записях. Гиперид сообщает, что в 338 г. во всей Аттике, в том числе в серебряных рудниках, насчитывалось 150 тысяч взрослых рабов мужского пола. Возможно, эта цифра преувеличена, но едва ли слишком сильно. В то время Афины в течение семнадцати лет практически не вели войн, а все рудники эксплуатировались так интенсивно, что некоторые граждане только на их разработке сколачивали состояния в 300 талантов, в то время как капитал Никия, который обогащался и другими способами, достигал всего лишь 100 талантов.

Однако процветание в IV в. не принесло мира; оно всего лишь позволяло государствам с ошеломляющей скоростью оправиться от одной войны и начать новую. «Из всех государств, – говорит Ксенофонт, – Афины естественным образом приспособлены для увеличения своего богатства в мирное время». Многие государства поступали аналогично. С 431-го по 351 г. войны шли почти непрерывно как между государствами, так и между партиями в отдельных государствах. В итоге Греция в целом была ослаблена. Иония оказалась в руках Персии, некоторые острова Эгейского моря – у Мавсола, Херсонес – у Керсеблепта, ряд фракийских городов – у Филиппа, отдельные области южной Италии – у бруттиев, а большая часть греческой Сицилии – у Карфагена. В самой Греции каждый город был укреплен так же основательно, как и в Микенскую эпоху, и коалиции создавались и распадались с точно такой же легкостью. В этой переменчивой обстановке союзов и контрсоюзов Афины пытались добиться стабильности, заключая пакты не с государствами, а с господствующими в них политическими партиями проафинской направленности; но ни сами Афины, ни эти партии не хранили верность договорам. В межгосударственной политике царили целесообразность и вероломство. Эней Тактик полагал, что любому воюющему городу грозит неминуемая опасность переворота, совершенного оппозиционной партией. Партии, нередко спонтанно возникающие, получали поддержку от враждебных держав. Ужасы революции на Керкире стали известны, как выразился Фукидид о своей эпохе, «почти всему греческому миру», а колесо революций в IV в. продолжало крутиться одновременно с взлетами и падениями имперских держав.

Бедствия, постигшие греческий мир, были результатом неспособности полиса как политической формы удовлетворить духовные, социальные и экономические запросы граждан. К концу Пелопоннесской войны политическая демократия и интеллектуальное просвещение в Афинах уже находились в конфронтации. Суд над Сократом и его смерть в 399 г. усугубили раскол. Философы IV в. со всей серьезностью относились к ужасному обвинению, брошенному Сократом, когда он выступал в свою защиту: «Человек, действительно борющийся за права, должен вести частную, а не общественную жизнь, если он хочет хотя бы ненадолго остаться в живых». Платон стал советником не в Афинах, а у Дионисия, интеллектуалы играли роль не вождей, а критиков афинской демократии. В IV в. возникли литература и искусство нового типа, черпающие свое вдохновение не в государстве, а в личности.

Философия интересовалась главным образом душой; трагедия, берущая пример с психологической драмы Еврипида, но лишенная духовной силы, быстро захирела; комедия, потеряв интерес к политике, превратилась в социальную комедию нравов. Лирика, прежде вдохновлявшаяся по-перикловски интенсивной эмоциональной и религиозной верой в просвещенную демократию, исчезла из трагедии и комедии. Ее место заняла риторика – риторика адвоката перед судом, риторика политика перед присяжными, риторика народного вождя перед публикой. Эти тенденции в философии и литературе присутствуют и в искусстве этого периода, почти лишившемся изобразительности.

Поскольку государство утратило свою притягательность для граждан, они все больше внимания уделяли личным интересам. «Вы покидаете народное собрание, – говорил Эсхин афинянам, – не обсудив вопросы, а поделив доходы, подобно пайщикам предприятия». В греческих государствах между интересами собственников и интересами неимущих существовало четкое разделение, и столкновения между ними вели к революциям. Причинами гражданских конфликтов были, согласно Демокриту, зависть, а по мнению Фукидида, стяжательство и амбиции, и оба они на первое место ставили личную ответственность, в то время как взгляд экономиста был выражен Платоном в середине IV в.: «Ни в одной части гражданского тела не должно быть ни глубокой нищеты, ни богатства, ибо и то и другое порождает раздоры, которые правильнее было бы назвать подрывом». Причины войн между государствами в целом были теми же: стяжательство и амбиции граждан и экономические потребности государства или одного из классов в государстве. В 425 г. афиняне «нацелились на большее», и с того времени мотив стяжательства возникает вновь и вновь. В 355 г. Ксенофонт поставил политический диагноз в экономических терминах: «Нищета большинства вынуждает нас проявлять не уважение, а агрессивность в отношениях с другими государствами».