Том 11. Неопубликованное. Публицистика - Аркадий Стругацкий

Как же получилось у Стругацких, что Каммерер с самого начала книги смотрится естественно и живо — при эдаком-то наборе едва ли не ангельских качеств? Ведь на самом деле так не бывает, уж мы-то в курсе… Решение здесь возможно только одно, и АБС нашли его безошибочно. Юмор. Самоирония. Весь язык — и, прежде всего, язык внутренних монологов Максима — пропитан постоянным интеллигентским трёпом пулковско-петербургского разлива. Собственно, ирония — один из фирменных отличительных знаков большинства шестидесятников. Да иначе и быть не могло. Для интеллектуала, способного к холодному критическому анализу действительности (проще говоря — сторонника не ВЕРЫ, но ЗНАНИЯ), возможен лишь один путь выживания в окружении беспощадной реальности — путь иронии. «…Сообразительная такая была обезьяна, шестипалая, — подняла, значит, палубу… Что там в кораблях под палубой? Словом, нашла она аккумуляторы, взяла большой камень — и трах!.. Очень большой камень, тонны в три весом, — и с размаху… Здоровенная такая обезьяна… Доконала она все-таки мой корабль своими булыжниками — два раза в стратосфере и вот здесь…» А ведь герой — в критической ситуации. Говоря честно, он попросту обречен на гибель. И спасти его от отчаяния может только одно. То сдержанно-ироническое отношение к себе, в котором он воспитан с детства.

Сдержанная ирония в соединении с высококлассным русским литературным языком — почти готовое описание «марки» АБС. Что же до ЖИЗНИ Максима Каммерера, то и здесь слово «ирония» — ключевое. Он остается «полуденным мальчиком» ровно до тех пор, пока ироническое отношение к миру ему еще присуще. Максим же «нового образца» уже, к величайшему сожалению, воспринимает и мир, и себя самого только всерьез…

Вообще, каким бы странным это ни показалось, есть целый набор качеств, объединяющих Каммерера и самих АБС. Это не только постоянная готовность к иронии как «фирменное» средство от цинизма.

Что он за человек, юный Каммерер? Каким он был там, на Земле, еще до Саракша? Мы знаем о нем немного, но главное назвать все же можем: стремление к свободе любой ценой. Да, по идее, это в характере всякого землянина-коммунара, и все же именно он, Максим Каммерер, оказался в Группе Свободного Поиска. При всей его любви к родителям, при всей привязанности к друзьям, при явном умении и желании быть человеком компанейским. Не говоря уж о «каких-то девицах»… Пусть ценой одиночества, но — свобода! Нет никаких сомнений: это качество досталось литературному герою от авторов. Оно же нашло свое продолжение и на Саракше. Сначала радость от того, что удалось наконец «потеряться» по дороге из телецентра. Далее — целая цепочка подобных же «отрывов» от любого социума — в одиночное плавание. А ведь Саракш — мир, требующий в точности обратного: быть, как все. Это Максим открывает для себя в первый же день общения с городом. Так что ситуация, в которой он оказался, вполне адекватно моделирует положение писателя-интеллектуала в тоталитарном обществе. Позже названное свойство в сочетании с умением сопереживать сделает Мака «солдатом удачи» — сперва на Саракше, а потом — и в космическом масштабе. Космополитом, который нигде не дома. Точнее, дом его — там, где друзья. И где враги. То есть в том мире, где он востребован. «Смешно и стыдно стало ему думать о собственных неурядицах, игрушечными сделались его собственные проблемы — какой-то там контакт, нуль-передатчик, тоска по дому, ломание рук…»

Тема роста и взросления героя присутствует у АБС постоянно. В «Острове» же — особенно и в особой форме.

Герои Стругацких — почти исключительно взрослые. В том числе и в тех книгах, где отсутствие детей делает картину неполной и даже немного странной. Как, например, отсутствие темы детей выродков и, особенно, детей-выродков — на Саракше. При этом создавать живые детские образы Стругацкие не просто умеют — умеют как никто другой. Но ПОЧЕМУ-ТО редко за это берутся. Посмотрим, однако, на вопрос с иной точки зрения. Глубже. Подавляющее большинство персонажей Полудня по сути своей — мальчишки, просто во взрослом обличье. Лет эдак по двенадцати. Талантливые мальчишки-коммунары, у которых все в порядке с мозгами и темпераментом…

Возможно, именно в этом — странная двойственность, одновременно реальность и непредставимость миров Полудня. Все вроде бы живые, психологически достоверные, порой — узнаваемые, но… Но снять бы еще с них этот взрослый грим!..

И именно это замечает Гаг, парень с Гиганды: они хорошие, сильные, порой — опасные бойцы. Но — немного ненастоящие, с его точки зрения. Примерно как для нас — герой рассказа Рэя Брэдбери «Здравствуй и прощай» — с вечно молочными зубами и так и не прорезавшейся взрослостью (или, если угодно, с атрофированными агрессивными архетипами и основными инстинктами). Взрослые жители Полудня, за единичными исключениями, обретают плоть и кровь лишь в одном случае — озверев. А это никак не устраивает авторов идеи Теории Воспитания. Отсюда и методика перевода стрелок истории, принятая на вооружение мокрецами: за создание нового мира берутся дети. Дети, в одночасье ставшие большими, — минуя взросление как период и как фазу деградации. Тем самым АБС косвенно признают безнадежность попыток построения практической теории воспитания, пригодной здесь, на реальной Земле, — без разрыва «связи времен». Ибо психика взрослого землянина — это не только видимое простым глазом звено цепи, выкованное личным опытом, но и вся цепь целиком — цепь опыта поколений, уходящая в глубь веков, до пещер включительно. А психика ребенка — еще нет. Ребенок и только ребенок может быть превращен в человека будущего, как это случилось с Ирмой и Бол-Кунацем. Что и приводит к парадоксу: Миры Полудня заселены большими детьми, и, соответственно, вводить в действие «просто ребенка» имеет смысл лишь в исключительном случае — когда ребенок этот — личность, необходимая по сюжетным соображениям. Как, например, обитатели 18-й комнаты Аньюдинской школы. Или как Анка, Пашка и Антон. Как Пьер Семенов или Кир Костенецкий…

О педагогике.

«Ему приснилась чепуха: будто он поймал двух выродков в каком-то железном тоннеле, начал снимать с них допрос и вдруг обнаружил, что один из выродков — Мак, а другой выродок, мягко и добро улыбаясь, говорит Гаю: „Ты все время ошибался, твое место с нами, а ротмистр — просто профессиональный убийца…“ …И Гай вдруг ощутил душное сомнение, почувствовал, что вот сейчас поймет все до конца…» Здесь — короткий миг снижения уровня работы с учеником. Гай фактически входит в прямой контакт с автором — самими Стругацкими: с ним прямым текстом говорит Учитель. Это — подсказка. Хотя в школе, вообще-то, подсказывать нехорошо…

Гай — один из интереснейших героев АБС. И очень непростой.

Есть известный афоризм Марка Твена: «Настоящий друг с тобою, когда ты не прав. Когда ты прав, всякий будет с тобою». Сказано отменно. Однако многие ли, почитающие себя друзьями, сумели бы пройти такой вот тест на истинность: остаться с другом, когда, по-твоему мнению, он абсолютно не прав?..

Гай эту проверку прошел с блеском.

А ведь он отнюдь не бойскаут. Он, между прочим, расстреливал, и неоднократно. («…Знакомый, очень знакомый проселок, ведущий к Розовым Пещерам… Но тогда почему он не стреляет? Может быть, он повел их дальше обычного места?.. На обычном — слишком сильно пахнет…»)

Время написания «Обитаемого острова» — конец шестидесятых. То есть ПОСЛЕ оттепели. Время, когда, кроме всего прочего, в дополнение к доброму старому слову «ЗК» в обиходе появилось новое слово — «диссидент».

«Максим, не понимая, переводил взгляд с одного на другого. Они вдруг сделались очень не похожи сами на себя, они как-то поникли, и в Вепре уже не ощущался стальной стержень, о который сломало зубы столько прокуратур и полевых судов, а в Зефе исчезла его бесшабашная вульгарность и прорезалась какая-то тоска, какое-то скрытое отчаяние, обида, покорность… Словно они вдруг вспомнили что-то, о чем должны были и честно старались забыть». Вот они — диссиденты высшей пробы и высшей степени закалки, стальные «по жизни», но безнадежные пессимисты внутри. Они СЛИШКОМ умны, чтобы верить. Они ЗНАЮТ.

Впрочем, пессимизм тоже бывает разный. Та безнадежность, которую Максим ощутил, узнав от Вепря и Зефа правду про сеть башен, — разве ЭТО безнадежность? Ведь там, на Саракше, башни можно отключить — разрушив Центр. А на что надеяться здесь, у нас, где нет ни башен, ни Центра, а все прочее — как раз присутствует? Архетип стадности — аналог этого самого излучения — передается по индукции от марионетки к марионетке. А вместе с ним — и массовый восторг в заранее отведенные дни и часы, и вся прочая наша многолетняя данность. Без всяких «регулярных сеансов»… Тот, кто достаточно умен и образован, давно устал и потерял надежду. Но — дерется. Как дрались Тик Феску и Аллу Зеф. Как дрался до конца Андрей Дмитриевич Сахаров — ибо иначе и жить не стоит…