Записки мертвеца - Георгий Апальков

отворил, и Сергей, сидевший за рулём, уже стал разворачиваться для того, чтобы выехать через них на дорогу. На дороге, в свою очередь, было более-менее чисто. Мертвецы, разгуливавшие там возле нашего дома, теперь толпились в нашем палисаднике и пытались перелезть через забор. В этот раз у них получалось хуже, чем у тех двоих, которые перемахнули через ворота, направившись с нашего двора на выстрел ружья где-то вдалеке. Возможно, разгон был не тот или, может быть, мертвецы начали терять ориентир, и потому двигались к нему теперь не так стремительно. Так или иначе, у Сергея было несколько секунд — а то и минута — на то, чтобы развернуться и вырулить со двора. Я воспользовался этой минутой для того, чтобы сообщить жильцам соседнего дома о необходимости вернуть балку на прежнее место после того, как я закрою ворота. Один из них кивнул мне через окно и пропал в глубине дома, устремившись, по всей видимости, к выходу. Я с ним, правда, так и не встретился: Сергей выехал с участка, и мне нужно было торопиться, если я хотел успеть запрыгнуть в машину.

Выйдя на улицу, я поспешил закрыть ворота. Створки были тяжёлыми, и потребовалось время, чтобы вернуть их в исходное положение.

— Чё ты там встал?! Давай быстрее! — подгонял меня Сергей.

— Щас! — ответил ему я, таща на себя вторую створу.

И тут, едва я затворил ворота соседнего участка, кто-то налетел на меня и одним махом сшиб с ног. Я упал в снег в полнейшей растерянности. Наверняка мне как следует тряхнуло голову, потому что следующее, что я помню — это нависающего надо мной амбала с разинутым ртом, из которого на лицо мне капала тягучая слюна. Глаза у амбала были налиты кровью и были такими же одновременно пустыми и яростно алчущими, как и у всех прочих заражённых. Он хотел сожрать меня. Он хотел уничтожить меня, он хотел, чтобы меня не стало. Он хотел моей смерти, и ничто в этом мире не заботило его больше, чем я и моя жизнь, которую он должен был отнять.

Наконец, тогда, заглянув в глаза тому зомби, я понял о них всё, что должен был понять ещё раньше. Они — такие же люди, как и мы. Есть в каждом из нас что-то такое, что делает нас если и не одинаковыми, то по крайней мере похожими. Это — тяга к разрушению, к уничтожению, к умерщвлению. Это — жажда увидеть смерть всего живого, сломать что-то красивое, убить, завладеть и затем растоптать, сделав себя единственным и последним хозяином чего-либо: будь это предмет или человек. Уничтожить не во имя собственного блага, не для выгоды или награды, но из чистого зла: из яростного желания заставить весь мир погибнуть раньше, чем наше собственное смертное тело испустит дух. Чёрт возьми, так вот зачем нашей цивилизации всю дорогу нужна была сказка про вечную жизнь в раю или в аду! Или про вечную жизнь в наших мирских деяниях: будь то искусство, наука или размножение и воспитание себе подобных. Без этих сказок нас ждёт лишь отчаянье, пустота и недолгая борьба с обидой на всё живое вокруг за то, что оно будет здесь после того, как нас самих поглотит небытие. С обидой, перерастающей в ярость и жажду сначала вдарить кулаком по чему-нибудь мягкому и податливому как следует, а после — придумать что-нибудь ещё, чтобы унять свою боль. Надо мной нависло не неведомое существо с раскрытой пастью, не какой-то там заражённый, не зомби и не ходячий мертвец. Надо мной навис точно такой же человек, которому волею судьбы, эволюции, Бога — кого угодно — отняли всё, кроме этой самой ярости, берущей своё глубинное начало в осознании собственной обречённости и беспомощности перед лицом неизбежной смерти. Этот амбал уже умер. И, возможно, где-то в недрах его холодного мозга имелось понимание того, что и текущее его положение тоже не вечно. Что мороз и естественные процессы разложения вскоре возьмут своё, если раньше этого не сделает пуля, пущенная в голову. И потому он с такой жаждой, с таким остервенением хотел сейчас, чтобы я последовал в это чёрное ничто вместе с ним.

Секунду-другую я просто лежал и держал амбала на расстоянии вытянутых, но постепенно сгибавшихся в локтях рук. Я ждал, что Сергей вот-вот выйдет и прострелит ему голову, и лишь надеялся, что пуля не зацепит меня за компанию. Но этого не произошло. Я слышал шум двигателя: как он сначала взревел, а потом стал удаляться всё дальше, дальше и дальше. И тогда мною овладело исступление. Больше, чем я сам хотел остаться в живых, я хотел, чтобы сбивший меня с ног амбал сдох, не получив желаемого. Силы были неравны. Он — здоровый стокилограммовый крепыш, а я кто? Тщедушный паренёк, полгода назад и не помышлявший о том, чтобы взять в руку что-то тяжелее компьютерной мыши. Но сейчас я должен был победить. Даже если после этого меня разорвут на куски сородичи амбала, подоспевшие ему на помощь — я должен вырвать свою жизнь из его лап, и должен сделать это сам. Пусть это будет стоить мне чего угодно, но сейчас я должен одержать верх.

Я изо всех сил толкнул амбала от себя и выскользнул из-под него чуть вбок. Потом я отпустил его и принялся ползти прочь. Мне нужна была секунда — всего секунда для того, чтобы только успеть выхватить из-за пояса ножницы и покрепче сжать их в руке. Это я и сделал. Когда я развернулся, амбал уже снова летел на меня, простирая вперёд руки. Движением, натренированным ещё в Знаменском, ещё во время подготовки к возвращению в город, я подлез чуть под него, вцепился ему в горло и нанёс удар точно в левый глаз. Он дрогнул, ослаб, но не обмяк окончательно. Тогда я как следует провернул ножницы, вошедшие в его череп по самую рукоять, а после — вытащил их и ударил уже в другой глаз. Амбал плашмя рухнул на снег. Я взгромоздился на него и стал теперь уже беспорядочно бить его здоровенными кухонными ножницами по голове. Само собой, кости черепа они пробить не могли и только царапали лицо несчастному. Но я и не хотел теперь его убивать: он уже был мёртв. Я просто бил его, бил, бил, бил, чтобы… Не знаю, зачем. Наверное, затем же, зачем он минуту назад хотел вгрызться зубами мне в глотку. Просто так. Без всякой на то причины.