Собрание сочинений в десяти томах. Том 5 - Юзеф Игнаций Крашевский

решился отступить от него, но каким-то странным образом, несмотря на то, что сам он не заботился об этом, приготовления к похоронам сложились очень торжественно. Духовенство само предложило свои услуги и привезло с собою все принадлежности обряда, а отказаться было невозможно, потому что никто ничего не хотел брать за это, и все ссылались на глубокое почтение, которое внушала к себе личность умершей.

Кроме светского духовенства из Тыкоцина приехали кармелиты и миссионеры.

Утром в тот день, когда должно было состояться погребение, гроб с телом покойной, окруженный цветами, стоял на катафалке в зале, а ксендзы по очереди совершали около него отпевания; как вдруг Паклевский, на минутку вышедший в соседнюю комнату, чтобы немного отдохнуть, услышал какой-то шум, конский топот и странное смятение во дворе усадьбы. Был ранний утренний час, и – по странному контрасту с печальным обрядом –стояла прелестная весенняя погода; соловьи едва не заглушали своим пением печальных мелодий погребального обряда.

Теодор, выйдя на крыльцо, заметил у ворот усадьбы чей-то экипаж, который показался ему похожим на экипаж доктора Клемента.

Каково же было его удивление, когда приблизившись к дверям залы он увидел гетмана, коленопреклоненного перед катафалком и плакавшего, закрыв руками лицо.

Старик долго оставался в таком положении, то отстраняя руки от лица и вглядываясь в исхудавшее, бледное лицо умершей, то снова закрывая лицо и погружаясь в свои мысли и нескрываемое горе.

Лицо умершей – с печатью успокоения, которое смерть кладет почти на всех умирающих, – казалось, посылалось из гроба прощение старику, который пришел сюда с изломанной душой, словно совершая покаянное паломничество… Глаза всех были обращены на него, но гетмана не смущало это внимание; испытываемое им чувство заставляло его забыть о всех светских приличиях. Он так долго пробыл у подножия катафалка, что, казалось, не имел сил оторваться от него. Теодор, наблюдавший за ним издали и в первую минуту, когда он увидел этого ненавистного матери человека, возмутившийся до глубины души и почти оскорбленный таким знаком внимания к ней, постепенно поддался впечатлению, которое произвел на него этот седой, важный старый человек, согнувшийся под тяжестью настоящего тихого страдания.

Он почувствовал в сердце своем, что теперь и она могла бы простить и забыть, а потому и он должен забыть все вины. Теперь он ясно понимал, как должен поступать в будущем: не принимать никаких благодеяний, но и отказаться от ненависти. Ему было жаль старика, могущество и величие которого рассеялось в его глазах, а будущее – оставляло только печальную память о совершенных ошибках.

Во все продолжение этой немой молитвы Паклевский стоял, не двигаясь, за дверями, наблюдая за гетманом. Доктор Клемент, приехавший вместе с гетманом, шепнул ему что-то на ухо и почти насильно оторвал его от этого печального зрелища. Теодор отступил в сторону, чтобы не встретиться с ним. Этот случай произвел на него глубокое впечатление; он вернулся к ротмистру, взволнованный, растроганный и почти благодарный.

Теперь он не сомневался, что все приготовления к похоронам совершались по распоряжению гетмана.

По окончании печального обряда Теодор съездил на несколько дней в имение старостины, чтобы повидаться с Лелей, к которой привез его ротмистр, и заявил о своем непременном желании съездить в Варшаву –попрощаться с канцлером. Генеральша очень одобрила это намерение.

Для него было во всех отношениях полезно не сидеть в осиротевшем Борку, а провести некоторое время в столице. Дальнейшая служба у канцлера была невозможна, но те, которые, подобно Паклевскому, оставляли ее для независимой жизни, оставались клиентами дома и его агентами в уездах. Они считались своими и при случае могли рассчитывать на протекцию.

В столице Паклевский застал всех, начиная с самого канцлера, занятыми приготовлениями к избранию короля. Приверженцы саксонской династии и гетманская партия видели ясно, что они не будут в состоянии противиться выбору стольника.

Лагерь фамилии увеличивался с каждым днем за счет его противников. Делали еще попытки склонить на свою сторону примаса, старались воздействовать на Кайзерлинга, гетман ввел свои войска в Варку, но фамилия составила в Вильне конфедерацию, а Потоцкий, киевский воевода, тайно присоединился к ней, чувствуя близкую победу фамилии.

Понемногу переходили во вражеский лагерь и другие сторонники гетмана. Паклевский, явившийся во дворец к канцлеру, должен был долго ждать, прежде чем его приняли. Гордый старик принял его с небрежным и рассеянным видом и, едва взглянув на него, промолвил вместо приветствия:

– Ты мне, сударь, нечего не говори; prima charitas ob ego – ты меня покинул – это твое дело; но я обижен на тебя за то, что ты выбрал такое время для бегства, когда мне нужны были все силы.

– Болезнь матери и смерть ее, – сказал Паклевский.

– Я слышал и о том, что ты, сударь, собираешься жениться; все это – dirimentia; а затем – с Богом, желаю быть счастливым.

– Я думаю пробыть в Варшаве еще несколько недель, – сказал Паклевский, – и если я могу быть чем-нибудь полезен вашему сиятельству… – Ба! – воскликнул канцлер. – Вам кажется, сударь, что к таким важным делам, какими у меня полна голова, можно так сразу подойти и отойти, как к обеденному столу! Надо же быть au courant.

Паклевский, который вовсе не хотел навязывать своих услуг, поклонился и хотел удалиться.

– Подождите же; ведь ты, действительно, можешь быть мне полезен, и я не отказываюсь от твоего предложения, – сказал князь, беря со стола бумаги. – Возьми письма и сделай, что можешь; мне и это пригодится.

С этого дня Паклевский, не принимая на себя никаких обязательств, приходил ежедневно по собственной охоте в канцелярию и работал по нескольку часов; иногда его задерживали там до вечера, и он снова познакомился со всеми делами фамилии и ее приготовлениями к избирательному сейму.

Письма, которые проходили через его руки, убедили его в том, что значительная часть кажущихся приверженцев гетмана или решительно склонялась на сторону противника, или старалась откупиться от мести обещаниями остаться бездеятельными. Ему становилось жаль человека, который так безгранично верил людям, совершенно не заслуживающим его доверия, или утешался поддержкой таких ник чему не способных и легкомысленных людей, как виленский воевода. Стране угрожала внутренняя война, но ясно было для всех, что гетман ни в каком случае не выйдет из нее победителем.

Он счел своим долгом, не вмешиваясь в это лично, постараться примирить гетмана с фамилией. Правда, он не обдумывал возможных способов, но был готов воспользоваться первым удобным случаем. Он сам не пошел к доктору Клементу, но, встретившись однажды на улице с Беком, которого он встречал у француза,