Том 4. Жень-шень. Серая Сова. Неодетая весна - Михаил Пришвин

Выждав Осипа, Губин спокойно продолжал:

– Так первый человек в лесу ставит знамя,и говорит первый человек: «Путик наш!»Если же другой человек переходит путик,первый человек затесывает дерево,первый человек ставит на дереве большой крест,и другой человек понимает:«На мой топор не ходи!»

Так мы идем по общей тропе с болота на холм, с холма спускаемся опять в болото, и у нас в руках для болотных переходов по кладям особые палочки – с вилкой на конце: палочка называется рашмак, вилочка – россошина; такой рашмак с россошиной никогда не подведет, россошина не даст палочке при опоре на нее сразу погрузиться в болото.

С болота на холм, с холма на болото переходим, и самый воздух постоянно меняется. Тоже и солнце все меняет, – скроется – и холодно (под колодьями снег), покажется – и станет жарко, и чем-нибудь запахнет хорошим лесным. Поднимаясь на гриву Большой Клык, когда солнце богато светило, вместе с теплой сыростью испарений пахнуло какой-то особой атмосферой, окружающей, вероятно, весь холм Большой Клык, скорее всего это было похоже на легкий запах стойлового навоза и тончайший запах грибов.

Невиданный лес обступил нас, необычайное зрелище открылось, когда мы из болота вышли в бор-беломошник: земля была покрыта белыми, разве чуть-чуть зеленоватыми, похожими па апатитовый матовый свет, волнами, и на этих легких волнах были не слишком частые – далеко видно! – румяные сосны. Тут мы только и поняли происхождение запаха, окружающего холм Большой Клык: этот белый олений мох только что вышел из-под снега, влажный был, разогрет и наполнил своим тонким ароматом весь бор. Там и тут на белом мху были темные пятна, следы пребывания здесь диких оленей. Их было тут так много, что, по словам охотников, можно было в недели две наготовить мяса для работающих в лесу на всю зиму. Но стрелять оленей запрещено. Почему запрещено? Мы так объясняем охотникам: рядом находится область Коми, где занимаются все оленеводством, для освежения крови домашних оленей хорошо иметь запас диких.

– Дикие олени, наверно, легко сходятся с домашними?

Губин ответил:

– Если мало идет диких оленейи много идет домашних,дикие уходят к людям из леса.Если мало идет домашних оленейи много идет диких,домашние олени бросают людей,им не люди нужны: олень любит оленя.

Мы так напряженно ждем увидеть в этом волшебном лесу диких оленей, но, кажется, в болотах уже начала показываться любимая оленями трава волосатик, и они, наверно, теперь паслись где-нибудь в больших сурадьях. Лучше оленей, однако, и дороже всего была для нас встреча в беломошнике одного до крайности простого и трогательного выражения приязни людей друг к другу в диких лесах. На общей тропе, где шли старые и малые, сильные и слабые, срублены были деревья: из них одно большое дерево было укреплено на пнях, другое – повыше: на первом, чтобы сидеть, а ко второму – прислониться спиной усталому человеку. И это маленькое сооружение носило название беседки, не в подражание беседкам дворянских садов, а и вправду для беседы: разные же люди идут по общей тропе, старые и малые, бывает, кто и отстанет, а тут на месте отдыха все сходятся, все отдыхают и непременно беседуют, рассказывают друг другу, кто что заметил в лесу. И мало ли что бывает: о всем беседуют. Вот и нам раза два на пути встретилась белка, мелькнула раз одному, другому, – мы тогда промолчали. А теперь, отдыхая в беседке, вспомнили про белку, и охотники наши согласно признали, что эта белка была ходовая: белка эта куда-то проходит и скорее всего здесь не остановится, и здесь эту белку больше никто не увидит. Здешняя белка, по словам их, идет «под суслон»: вот если во время жатвы белки много придет, она вся здесь задержится, и промысел будет богатый. А что кукушка сейчас в бору без отдыха кукует, это она в севалку дует, чтобы люди поскорее бы сеяли. И то же сейчас, когда в верховьях рек начала куковать она, должна показаться рыба хариус – очень вкусная. Мы так о всем беседуем, о чем вздумается; и даже об этих двух березках, выросших на месте срубленных деревьев, Губин сказал:

– Хороша елочка, если одна растет,а две елочки сошлись – у них ссора.Много елок – темно и страшно.Приходит человек, рубит большие деревья,человек строит избушку и клеть.Проходит малое время, и наместо елейвырастают березки, и вся избушка в березах.И весело! Да и одну березку где-нибудь увидетьвесело, и скажешь: скорей всего тут был человек.

И еще бы не весело! Сосны такие прекрасные сами по себе, но как холодны, как равнодушны они в красоте своей к человеку. Елки же прямо враждебны, особенно эти, северные: тонкие, злые, худые, длинные – то сухими сучьями колят глаза, то нога утопает в их тяжелом долгомошнике. Среди них даже и весну не узнаешь, а встретишь березку в хвойном лесу, и будто это букет цветов на окно.

Много ли деревьев нужно для охотничьей избушки? Десять хлыстов на стены, пять на потолок, шесть на все другое, всего двадцать одно дерево и пять – семь дней работы одному топором, без пилы, без гвоздей. И после того избушка обрастает березками, стоит десятки лет, быть может, и сто лет стоит, и на далекие сотни верст люди знают эту избушку и так же говорят о ней, как мы в населенных местах о каком-нибудь городке.

С общей тропы мы свернули на ледянку, проложенную здесь не очень давно, потом вышли на старый путик Осипа. Тогда Петя, шедший впереди для стрельбы рябчиков, сказал:

– Путик опять на ледянку выходит.

– Не путик на ледянку, – поправил его Осип, а ледянка вышла на мой путик: я ходил здесь еще в царское время.

Было довольно смешно слышать этот спор о первенстве ледянки с путиком: по ледянкам нынче и автомобили пускают, а путик – это едва заметный след одного человека на траве, на грязи, на песке, и постоянно, если идешь путиком, проверяешь себя по засечкам на дереве.

Мало-помалу глаз привыкает, и мы сразу же замечаем всюду расчищенные и посыпанные песком пятачки, называемые гуменцами, возле этих пятачков видны ямки, из которых доставался песок для гуменцев: колодцы. Птица сверху замечает такое гуменце, и ей тут вероятней всего надо выклевать камешки, быть может, крупный песок, необходимые ей для перетирания пищи: птица тут бегает, кувыркается, чистится. Если гуменце рассчитано на рябчика, то силышко подвешено на высоту кулака над гуменцем: на такой высоте рябчик держит голову, когда бежит, а чтобы головой он непременно в сило попадал, пустота внизу под силышком заполняется еловой лапкой. На глухаря сверх высоты кулака ставится еще большой палец, а чтобы птица не улетела с силышком, к нему привязана веревочка, плутиво, и на этой веревочке чащина (ветка для груза).

Обо всем этом Осип нам подробно рассказывает и тут же на примере объясняет, как именно и где надо ставить сило, в каком месте на рябчика, в каком – на глухаря и на поль-ника. Но Губин этими рассказами не доволен и терпеливо ждет случая: чуть только Осип замолкает, он начинает выпевать свою былину:

– Весною на путике счищаю гуменце,посыпаю гуменце желтым песочком,оглаживаю маленькой лопаточкой.Солнышко сверху смотрит на мое гуменце,садится птица на вершину дерева.Видко!Панет птица на землю,все видко!Бежит птица по тропе,все видко!Птица привыкает и любит гуменце.

– Погоди читать! – остановил Осип, – мы это и так все понимаем, ты вот лучше прочитай им, как повадился медведь ходить по твоему путику.

Губин с большим оживлением стал выпевать:

– Хожу я весной по своему путику,нога моя давит на мох,выжимает нога воду из моха,бровки путика обсыхают,по краям вырастает сладкая травка,на травку выходит олень,за оленем приходит медведь,ходит медведь, не торопится.

Осип засмеялся:

– Не торопится! Куда же медведю торопиться, у медведя изба-то с собой!

Губин продолжал:

– Осенью расставляю свои силышки,тысячу силышек на своем путике.Каждый день собираю рябцов и тетерю,и медведь собирает, сколько ему надо.Медведь мною не обижен.

– Шкура дешевая, – разъяснил Осип, – и зверь опасный, не стоит он того, чтобы им заниматься.

Вспомнив свои давнишние скитания в карельских лесах, я сказал:

– Наверно же у вас на медведя есть отпуски?

– Были, – ответил Осип, – да теперь хорошие забыли, – читаем «Живые помощи».

– Неужели от медведя псалом царя Давида читаете? – спросил я.