Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том I - Гэв Торп

Оно заговорило — каким из трёх ртов, Хенкин понять не мог. Оно заговорило голосом, напоминающим скрежет трущихся горных пород, предвещающих оползень в долине, когда вешние воды подмывают склон холма.

— Произнеси моё имя. Тебе нужно лишь произнести моё имя и жизнь без ограничений ждёт тебя. Вечная жизнь!

Имя возникло, почти. Тем не менее, где-то в сокровенных глубинах сознания Хенкина, что-то воспротивилось. Какая-то часть его возмутилась, её воображаемый голос был почти сварливым — как у матери, когда отец раздражал её, побеждая в споре — из чувства, можно сказать, стойкого упрямства.

«Это не бог Закона, — подумал он. — Он больше похож на того, с кем я боролся на протяжении всей своей жизни!»

Всё это время, которое Хенкину казалось половиной вечности, он стоял перед статуей, замерев в недоумении. Он знал имя, которое должен был произнести. Он совершенно никак не мог вспомнить какое-либо другое. Из этого следовало, по извращенной логике, которая держала его в своих руках, что он должен был произнести то единственное, которое мог произнести.

С другой стороны, если бы он делал это, там было некое наказание… или что-то… или… Подняв руки к вискам, он качнулся, чувствуя головокружение, собрал все свои силы, облизнул губы, окончательно и бесповоротно приготовившись выполнить обязательства…

И раздался громоподобный треск дубовой двери, и чудовищный топор сокрушил их деревянные створки, словно хрупкие стены крестьянской хижины.

Чем, как оказалось, они для него и были.

Медленно, как муха, попавшая в забальзамировавшую её смолу, чтобы спустя тысячу лет быть выгодно проданной в качестве янтаря, Хенкин повернулся. В дальнем конце прохода что-то двигалось так быстро, что он едва мог уследить за ним взглядом. Кроме того, его уши были атакованы даже сильнее, чем когда гремел гонг.

Движущимся предметом был топор. Его владельца он видеть не мог. Но он был, этот владелец, Хенкин слышал его. Он услышал, из того, что удалось разобрать, нечто, напоминавшее ужасный боевой клич гнома, пришедшего в неистовство. Только после того, как клич взорвался под сводами храма, отразившись от арочной крыши, он смог ощутить его силу. Первой — после двери — жертвой Готрека стал брат Кноблаух, голова которого, уставившаяся на своё распростёртое на каменных плитах тело, выражала на лице недоумение, подразумевающее, что она вроде бы должна, но не вполне способна это лежащее рядом тело опознать.

При этом зрелище мальчики, вопя во все легкие, сломали строй и побежали куда глядят глаза, топча братьев, пытавшихся остановить их, и отшвыривая факелы, не обращая ни малейшего внимания, летят ли те на каменные плиты или на гобелены, драпирующие стены храма. И взметнулось пламя. И дым смешался с туманом. Альберих и его спутники скинули капюшоны и с рычанием повернулись к незваному гостю, на время позабыв о Хенкине.

— Скорее! Варш, бегите! Сюда, вы, глупец!

Всё ещё в тисках колдовства, Хенкин посмотрел в сторону кричавшего, который отчаянно размахивал руками у двери. Он бестолково спросил: — Феликс Ягер, это вы?

— Конечно, это я! — крикнул в ответ Феликс. В руке он держал меч, но подобную работу предпочёл оставить своему спутнику. — Сюда! Быстрее! Пока Готрек не обрушил крышу на наши головы!

Хенкин вяло ожидал безмолвного позволения настоятеля — он чувствовал, что должен. Или от Юргена, или Вилдганса. Но внимание всех троих было сосредоточено на гноме. Вытянувшись в своих развевающихся рясах, в сравнении с ним они казались высокими, словно деревья. Волшебные ауры окружили их, когда они собирали силы для магической контратаки. «Несчастный дурак!» отчётливо услышал Хенкин голос Альбериха. «Неужели он воображает, что обычный топор сможет убить тех, кто жил тысячи лет!»

Они простёрли руки. Неописуемые ужасы скопились вокруг их соединённых пальцев.

Не обращая внимания на других братьев и бегущих мальчиков, Готрек умолк. Балансируя на носках, размахивая топором, он выглядел куда более ужасающе, чем раньше: больше не танцуя в экстазе кровавой ярости, но подобравшийся, сосредоточенный, сверкающий глазами от бешеного гнева… Трясясь от головы до пят, Хенкин понял, на что он смотрел — истребителя на грани убеждённости, что пришло время, когда его поискам может прийти конец.

Как бы в подтверждение этого, гном начал петь — не орать свой боевой клич, не угрожать, не проклинать, но петь на гномьем. «Конечно же, — подумал Хенкин в изумлении. — Это была баллада о деяниях его семьи, той семьи, что должна быть мертва, иначе он не ступил бы на свою уединённую дорогу».

Презрительно усмехаясь, настоятель Альберих и его спутники собрали всю свою магическую силу, приготовившись сотворить заклинание…

И именно в это мгновение, когда у них уже не было власти, дабы удержать то, что было втянуто в их заклинание, Готрек метнул топор.

Сила броска была так велика, что гнома потянуло за ним, ибо он крепко вцепился в топорище. Был ли это бросок или прыжок? Или и то и другое? Потрясённый, Хенкин не мог решить. Всё, что он мог сказать с определённостью — такова была его сила, что летящее лезвие скосило Альбериха и его товарищей, словно стебли кукурузы косой жнеца. Гном, что, крутясь, пронёсся сквозь них, приземлился перед идолом. Запыхавшийся, но по-прежнему певший свою песнь, он вновь поднял топор, на этот раз угрожая самой статуе.

Куда же ушла сила заклинания? В топор, внезапно осознал Хенкин. Конечно же! А теперь то, что он принял за руки, поддерживающие крышу храма — то, что оказалось наполовину рогами, а наполовину — щупальцами — теперь оно опустилось, отвратительные клыкастые пасти, напоминающие расплывчатую плоть миног, сомкнулись на коренастом теле Готрека. Его пение, теперь, когда крики мальчиков стихли, оказалось не единственным шумом, который можно было услышать. Внезапно появились грозные скрипы и скрежет, когда, лишившись своей поддержки, здание начало прогибаться и раскачиваться…

— Беги, глупец! — проорал Феликс, хватая Хенкина за руку и утаскивая его прочь, на дрожащую землю, под музыку щёлкающих брёвен, опрокидывающихся камней и потрескивающего пламени, посреди обречённого на падение Шраммельского монастыря.

Неожиданно стало очень холодно, а они были очень слабы, а время, казалось, остановило своё движение.

Хенкин пожелал, чтобы двигающаяся земля последовала его примеру.

Светало. Насквозь мокрый от росы, Хенкин заставил себя открыть глаза и осмотреть окружающее в лучах возвращающегося солнца. Он увидел курганы из щебня, линию рухнувшей стены, дым, стелющийся от того, что некогда было храмом, а теперь больше напоминало навес, державшийся на сломанных столбах, — но ни единого движения, кроме падальщиков, что осторожно подбирались к развалинам в поисках добычи. А также какого-то шевеления среди тлеющих обломков, как будто след Хаоса всё ещё таился там, двигаясь и извиваясь.