Том 11. Неопубликованное. Публицистика - Аркадий Стругацкий

«Сказка о Тройке» — не просто продолжение «Понедельника», а, как часто случается у Стругацких, — завершение темы сведением к абсурду. И снова — приговором, приговором целой эпохе. Без права обжалования.

В «Тройке» мы наблюдаем сильный и, насколько я знаю, никем и никогда не применявшийся литературный прием: попытку вывести «то, что сойдет за человека» на контакт с прообразами, превратить на время троечников-канализаторов в истинных администраторов с широким кругозором, то есть в тех, кто теоретически и должен был бы сидеть на их месте. А за компанию с членами ТПРУНЯ и анекдотический старикашка Эдельвейс тоже выходит на контакт с чистым прообразом, мрачным гением, приносящим человечеству страшный дар — ответы на все вопросы. Разыгрывающаяся перед потрясенным читателем сцена, вызванная к жизни эдиковым реморализатором, лежит, мягко говоря, за пределами жанра, в котором написана «Сказка». Этот эпизод, как ни парадоксально — я не боюсь этого слова, но поймите меня правильно, — научная фантастика. И притом наивысшего качества.

На таком контрасте жанров и стилей предельно ярко работает сатирическое начало повести: становится видно, насколько далеки лубочные картинки китежградской жизни от оригинала. То есть, говоря языком Роджера Желязны, — от Янтаря, который единственный существует РЕАЛЬНО, отбрасывая более или менее искаженные тени. Тени, населенные ничего не подозревающими существами, уверенными, что они настоящие… Одна из таких теней предстает перед нами в «Сказке о Тройке» номер один. (Следующая степень упрощения, еще более лубочная картинка — «Сказка» номер два.) Что же в таком контексте представляет собой наш, «реальный» мир? И где бы нам взять Эдика Амперяна с его портативным реморализатором — чтобы увидеть настоящее, первооснову?..

Впрочем, можно обойтись и без сказочного прибора. Есть учебное пособие по умению смотреть. Творчество Стругацких называется…

Проблема контакта с негуманоидным разумом. Поколения фантастов так и не придумали, как быть с этой задачкой. Тем более смешны попытки ее решения в исполнении канализаторов. «— Национальность, — повысив голос, продолжал комендант. — Вероятно, пришелец. Образование: вероятно, высшее. Знание иностранных языков: вероятно, знает. Профессия и место работы в настоящее время: вероятно, пилот космического корабля. …неизвестное существо (возможно, вещество) с неизвестной планеты (возможно, с кометы) невыясненного химического состава и с принципиально неопределяемым уровнем интеллекта». Суть юмора здесь — в столкновении чисто административного подхода со случаем, не поддающимся ему просто по определению. Какими бы высоколобыми администраторы ни были и какие бы умные инструкции перед ними ни лежали. Здесь, локально, это выявляет самую суть принципа Питера. Тройка уже давно за пределами уровня своей компетентности. В этом же случае планка настолько далеко вверху, что ощущение масштаба канализаторы попросту теряют. В результате чего берутся не просто не за свое дело (это-то им не привыкать), но за дело и вовсе не решаемое — даже в рамках науки, не то что административной структуры…

Напрашивающаяся аналогия — попытки администраторов-троечников «руководить» принципиально неформализуемыми структурами. Культурой, например. Да вот хотя бы той же фантастикой. Получаются сплошные «вероятно»…

Ресурсы, распределяемые Тройкой, не являясь дефицитными (пока их искусственно не сделали таковыми десять тысяч заявок «от науки») и не принадлежа ТПРУНЯ ни юридически, ни фактически, тем не менее олицетворяют «народные богатства», которыми как раз и распоряжались неправомочные юридически лавры федотовичи — в том самом СССР, о котором, фактически, и идет речь. Именно они, вунюковы, тогда, в семидесятые, решали всё. Да что там в семидесятые!.. Нас десятилетиями приучали к тому, что лавры федотовичи мыслят и действуют только так: они — в своем праве. Отсюда и Афган в конце семидесятых, и… Да вообще всё…

Что же дальше? Оптимисты полагают, будто возможен такой финал, как в «Сказке о Тройке» номер два. Но…

«…оба они бессмертны, оба они всемогущи. И чего ссорятся? Непонятно…»

Попробуем сформулировать посылку тех, кто полагает, будто ситуация в противостоянии административного и магического (читай — научного) «големов» может быть так или иначе изменена. Получим: человечество развивается. Вывод из этой посылки: научный «голем» МОЖЕТ БЫТЬ нашим союзником в борьбе с «големом» бюрократическим. Однако, как известно, из неверной посылки — все что угодно. Учитывая, что все патетическое в силу ряда обстоятельств претерпело за последний век решительную инфляцию, я постараюсь быть просто точным. Человечество как таковое вовсе и не думает развиваться. Но — и более того — наука тоже очень давно не делает ничего качественно нового. Иносказательно об этом говорится уже в «Понедельнике» — в виде вариаций на темы магии, из которых видно, как мало продвинулось человечество в работе с Силой… Скорее уж наоборот…

А потому — не будем пытаться воздействовать друг на друга эмоционально. Лучше — логикой. Ведь мы имеем дело с законом природы.

Необходимость не может быть ни страшной, ни доброй. Необходимость необходима, а все остальное о ней придумываем мы…

СЛЕГКА ПОДРАСТЯНУТЬ СОВЕСТЬ. «Обитаемый остров»

I

ПЕРВАЯ ЗАПОВЕДЬ

Из «Комментариев» БНС: «Всякое мировоззрение зиждется на вере и на фактах. Вера — важнее, но зато факты — сильнее. И если факты начинают подтачивать веру — беда. Приходится менять мировоззрение. Или становиться фанатиком. На выбор. Не знаю, что проще, но хорошо знаю, что хуже. В „Стажерах“ Стругацкие меняют, а сразу же после — ломают свое мировоззрение. Они не захотели стать фанатиками. И слава богу».

Попав на Саракш и следуя недавнему примеру собственных творцов, Максим Каммерер меняет, а сразу же после — и ломает свое мировоззрение. Сначала, еще в символической форме, это выглядит как шутка: «Небо здесь было низкое и какое-то твердое, без этой легкомысленной прозрачности, намекающей на бездонность космоса и множественность обитаемых миров, — настоящая библейская твердь, гладкая и непроницаемая». Однако позже речь пойдет именно о смене мировоззрения — общего для ранних АБС и молодого да раннего Каммерера. Каковое мировоззрение, будучи уже слегка пошатнувшимся, описывается так: «…воображаешь, будто на неизвестных планетах можно отыскать некую драгоценность, невозможную на Земле». Здесь, на Саракше, Максим находит воистину новую веру, открывая тем самым целое направление для творчества АБС. Отрекаясь от базовых заповедей, впитанных с молоком матери, кристаллизованных ментальностью многих поколений предков-землян, он становится одним из первых истинных миссионеров Человечества — Прогрессоров. А впоследствии — и членом ордена иезуитов, адептов этой веры, существующей отдельно от всего мира Полудня и во многом этому миру перпендикулярной. Пока же он может лишь догадываться о существовании института прогрессорства, хотя кое-что про галбезопасность ему как пилоту известно: «…а на Земле передать материалы угрюмым, много повидавшим дядям из Совета галактической безопасности и поскорее забыть обо всем».

Однако момент, когда Максим увидит очертания новых богов, ощутит, насколько расширились его этические горизонты при отказе от догмата (вместе с «потерей невинности») — этот момент все же настанет чуть позже. Не все сразу. Пока он еще даже не отрекся от старой, детской своей веры, не потерял ощущения, что дом его — на Земле. («…Что же теперь будет? Мама… Отец… Учитель…») Пока он лишь интуитивно прозревает, что попал не просто на очередную скучную неисследованную планету, но — в Новый Мир. Для его чистой души это мир наизнанку, массаракш. Здесь вместо безграничного Космоса — скучная небесная твердь, тупик. Пусть даже и со спрятанным за твердью кумиром по имени Мировой Свет…

Итак, где же оно, то первое отречение от абсолютной веры, от монотеизма (который в данном случае чуть иронически именуется «великолепными изобретениями высшего гуманизма»)? Как ни парадоксально, приходится признать, что задатки ухода от догмата были заложены в душе Максима Каммерера давно, еще на Земле, в самой гуще Полудня: «Максим чувствовал, что здесь вокруг очень много живого мяса, что с голоду здесь не пропадешь, что все это вряд ли будет вкусно, но зато интересно будет поохотиться, и, поскольку о главном ему было думать запрещено, он стал вспоминать, как они охотились с Олегом и с егерем Адольфом — голыми руками, хитрость против хитрости, разум против инстинкта, сила против силы, трое суток не останавливаясь гнать оленя через бурелом, настигнуть и повалить на землю, схватив за рога…» И еще: «…он почему-то вспомнил, как однажды подстрелил тахорга и как это огромное, грозное на вид и беспощадное, по слухам, животное, провалившись с перебитым позвоночником в огромную яму, тихо, жалобно плакало и что-то бормотало в смертной тоске, почти членораздельно…»