Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II - А. Сахаров (редактор)

Витте вспоминал об Александре III как о человеке со «стальной волей», но консервативные правители, как правило, и выглядели волевыми и непоколебимыми. Те же из самодержцев, кто проявлял стремление к преобразованиям, готовность к уступкам общественным требованиям, оценивались порой как люди непоследовательные, слабовольные. И надо признать, что тем, кто хотел «законсервировать» существующий порядок, было легче проявить твердость и последовательность, чем вступавшим или собиравшимся вступить на путь реформ.

При недостаточной образованности Александр III, безусловно, обладал природным умом — практическим, здравым, хотя неразвитым и довольно ограниченным. Ум императора был сосредоточен на защите интересов самодержавия и императорского дома, которые Александр Александрович отождествлял с интересами страны, народа. Нераздельность их он никогда не подвергал сомнению. «Сомненья дух» был так же неведом царю, как и его врагам — революционерам. Уже поэтому трудно согласиться с С. Ю. Витте, находившим У Александра III «громадный выдающийся ум сердца». Политике предпоследнего царя как раз не хватало «сердечности» — широты, терпимости.

Считавший себя христианином, он был жесток и непоколебим по отношению к иноверцам. В империи с одинаковым упорством преследовали духоборов, пашковцев, штундистов, толстовцев — всех отступников от официального вероисповедания. Бесценные древние рукописи сектантов конфисковывались, дети отнимались у родителей.

Под любимым девизом царя «Россия для русских» ущемлялись права «инородцев» при поступлении на государственную службу и в хозяйственной деятельности. А. А. Половцев, отнюдь не противник русификации национальных окраин, не раз в дневнике возмущался тем, как топорно и прямолинейно она проводится. «Смешение принципов национального и религиозного достигло последних пределов уродства, — писал князь С. М. Волконский о „политически-умственных трафаретах“ александровской политики. — Только православный считался истинно русским, и только русский мог быть истинно православным. Вероисповедной принадлежностью человека измерялась его политическая благонадежность».

Одержимый вслед за Победоносцевым мыслью, что «жиды всюду проникли, все подточили», Александр III дает волю и антисемитским настроениям. Сокращается черта оседлости, все новым изъятиям подлежат места, где разрешено селиться евреям. В 1891 г. по инициативе великого князя Сергея Александровича, московского генерал-губернатора, выселили 17 тыс. ремесленников-евреев, что заметно дестабилизировало городскую жизнь.

На почве религиозно-национальной политики александровского царствования выросло позорное Мултанское дело (1892-1896), когда обвинение в ритуальном жертвоприношении было предъявлено целому народу. В действительности же получилось, что именно крестьяне-удмурты, обвиненные в убийстве, которого якобы требовало их языческое вероисповедание, были принесены в жертву стереотипам религиозным и политическим.

Национализм и шовинизм, проповедуемые с высоты трона, призванные отвлечь внимание от острых социальных и политических проблем, разжигали самые низменные страсти. Накопившееся недовольство масс направлялось в нужное правительству русло. Александр III, следуя традициям династии, верил, что национальная и религиозная общность может сплотить страну, раздираемую общественными противоречиями. Национализм становится одним из ведущих принципов его правления, вызывая все новые проблемы многонациональной империи.

Сознавал ли сам император, сколь грозные конфликты зреют в управляемом его уверенной рукой государстве? В дневнике, где он, оставаясь с самим собой наедине, мог высказаться без оглядки и опасений, нет и следа подобных тревог. Дневник Александра III фиксирует лишь внешние события его окольного мира: завтраки, обеды, ужины, домашние дела, охота. О занятиях государственными делами говорится здесь бегло и глухо — отмечается лишь время, отведенное для чтения государственных бумаг и приема министров. Эта пунктирная хроника жизни царской семьи при всей насыщенности ее встречами со множеством лиц, балами, путешествиями, официальными приемами и домашними застольями, при всей пестроте и блеске рождает впечатление скудости духовного мира самого «хроникера».

Александр III выделялся среди российских самодержцев трудолюбием и усидчивостью. Чтению и подготовке официальных документов он посвящал по нескольку часов в день. Спать ложился не ранее 2-3 часов ночи. Правда, всегда имел днем часы для отдыха и сна (перед ужином).

Любимыми видами отдыха императора были охота и рыбная ловля. Для охоты царь предпочитал Беловежскую пущу. Ему не надо было выслеживать добычу, подвергаясь опасности, — опытные егеря обеспечивали, чтобы она находилась на досягаемом расстоянии от царя, ничем ему не угрожая. Трофеи царской охоты всегда громадны. Поштучно забивались лишь медведи и зубры. Счет кабанам, лисицам, оленям шел на десятки, а зайцы убивались сотнями. По-видимому, те же чувства самоутверждения и довольства собой испытывал царь, вылавливая (вынимая) из гатчинских озер, где для него разводили ценные породы рыб, по 60-80 форелей зараз.

Во дворцах по установившейся традиции играли любительские спектакли, давали домашние концерты. Из русских композиторов императорская чета предпочитала Чайковского и Глинку. Мария Федоровна любила Шопена и Моцарта. Полюбившийся спектакль в театре смотрели по нескольку раз. Так, судя по дневнику Александра III, в 1891 г. они не единожды побывали на «Женитьбе Белугина» в драматическом театре, многократно прослушали «Фиделио» Бетховена и «Ромео и Джульетту» Гуно.

Император не любил «грубого реализма» ни в живописи, ни в литературе, но отнюдь не был сторонником «чистого искусства», подходя к нему с утилитарными требованиями. Идейность признавал более важным, чем художественность. Запрещая для сцены «Власть тьмы» Л. Н. Толстого, Александр III признавал, что пьеса «написана мастерски и интересно», однако идеи ее посчитал вредными. Не разрешив выставлять полотна И. Е. Репина и Н. Н. Ге, он опять-таки исходил не столько из эстетического, сколько из «идейного» воздействия их живописи. Самодержец во многом предвосхитил требования к искусству тоталитарной системы.

В своих привязанностях и симпатиях Александр III оставался не менее консервативен, чем в политике. Характерно, что на очередные дворцовые празднества он, по свидетельству А. А. Половцева, распоряжался звать тех, «кто обычно бывает». При неизбежных изменениях близкое окружение царя оставалось в основном постоянным. Непременными участниками дворцовых приемов и торжеств оставались его друзья молодых лет, адъютанты времен русско-турецкой войны с их женами — Барятинские, Воронцовы-Дашковы, Шереметевы.

С 1860— х гг. сохранялись у царя тесные, хотя и неровные, отношения с князем В. П. Мещерским, унаследованные от покойного брата Николая. Они неоднократно прерывались по причине возникавших вокруг Владимира Петровича скандалов. В начале 1880-х гг. репутация князя -представителя славного и древнего рода — становится настолько скверной, что отношения с ним Александра III принимают полуконспиративный характер — поддерживаются тайком при посредничестве Победоносцева. С. Ю. Витте, рисуя образ Александра Александровича как человека чрезвычайно прямого, открытого, который «ничего не делал тайком», погрешил против истины. Царь тайно дружил с человеком, от которого отвернулись родственники, кого открыто презирали в обществе. Мещерского перестали принимать во многих домах, но к царю он по-прежнему был вхож, хотя и «с заднего крыльца». В 1887 г. Александр III субсидирует возобновившийся «Гражданин». 100 тысяч рублей были выданы Мещерскому из сумм, предназначавшихся на женское образование. Царь считал его ненужной и вредной блажью: слова «курсистка» и «нигилистка» были для него синонимами. Мещерского же ценил как даровитого писателя, имея в виду не столько его романы из жизни «большого света», сколько публицистику. Яростно ополчаясь на «пошлый либерализм», занесенный с Запада, «Гражданин» снова — однообразно и монотонно — отстаивал дорогие Александру III «устои».

Судя по их переписке, дружба была далеко не идиллическая. Царь упрекал Мещерского в нахальстве, навязчивости, попрошайничестве. Но, как ни парадоксально, эти черты по-своему привлекали императора, придавая его отношениям с князем иллюзию простоты и равенства, которых так не хватало в общении с другими. Мещерский по своей недалекости временами терял дистанции, соблюдавшуюся императором контактах со всеми подданными. Но фамильярность и бесцеремонность Владимира Петровича позволяли царю несколько передохнуть от всеобщей лести и угодничества: и то и другое оказывалось по-своему нужным.

В последние годы правления Александра III среди приближенных к нему замаячила фигура начальника царской охраны генерала П. А. Черевина. Царь любил с ним рыбачить, охотиться, играть в карты, а также и выпить. Последним, впрочем, вопреки воспоминаниям Черевина, Александр Александрович не злоупотреблял. Среди приближенных Александра III трудно разглядеть настоящих друзей: были соратники, на которых он опирался, и приятели, с которыми любил коротать досуг. Среди соратников еще современники выделяли Д. А. Толстого, М. Н. Каткова и К. П. Победоносцева. Имя Победоносцева, по сути, стало метафорой: эпоха Александра III часто определяется и как эпоха Победоносцева. Его идеи наложили отпечаток на имперскую политику, люди, им выдвинутые, им рекомендованные, занимали ключевые посты на государственной службе.