История упадка и крушения Римской империи [без альбома иллюстраций] - Э. Гиббон

Под гнетом необходимости стихли и личные ссоры, и наследственные распри варварских вождей, и зять умершего монарха храбрый Адольф был единогласно избран ему в преемники. Характер и политическая система нового готского царя всего яснее выразились в его собственном разговоре с одним знатным нарбонским гражданином, который во время своего странствования к Святым Местам рассказал содержание этой беседы Св. Иерониму в присутствии историка Орозия. «В самоуверенности, внушаемой храбростью и успехом, я когда-то замышлял, — говорил Адольф, — изменить внешний вид всего мира, стереть с лица земли имя Рима, утвердить на его развалинах владычество готов и стяжать, подобно Августу, бессмертную славу основателя новой империи. Но многократный опыт постепенно привел меня к убеждению, что законы существенно необходимы для поддержания порядка в хорошо устроенном государстве и что свирепый несговорчивый характер готов не способен подчиняться благотворным стеснениям, налагаемым законами и гражданским управлением. С этой минуты я избрал иную цель для славы и честолюбия и теперь искренно желаю одного — чтобы признательность будущих поколений оценила по достоинству заслуги чужеземца, употребившего меч готов не на разрушение Римской империи, а на восстановление и поддержание ее благосостояния». С этими миролюбивыми целями преемник Алариха приостановил военные действия и вступил в серьезные переговоры с императорским правительством о заключении договора, основанного на взаимной дружбе и союзе. Министры Гонория, освободившиеся со смертью Алариха от стеснений, которые налагало на них их безрассудное клятвенное обещание, обрадовались возможности избавить Италию от невыносимого владычества готов и охотно приняли предложение их услуг для борьбы с тиранами и варварами, разорявшими заальпийские провинции. Адольф, приняв на себя звание римского военачальника, направился от крайних пределов Кампании в южные провинции Галлии. Его войска — частью силой, частью без всякого сопротивления — немедленно заняли города Нарбонну, Тулузу и Бордо, и, хотя граф Бонифаций отразил их от стен Марселя, они скоро рассеялись по всему пространству от берегов Средиземного моря до океана. Несчастное население имело полное основание жаловаться, что эти мнимые союзники безжалостно отбирали у них те ничтожные остатки их имущества, которые уцелели от жадности врагов; однако не было недостатка и в благовидных мотивах, извинявших или оправдывавших насилия готов. Города Галлии, на которые они нападали, можно считать восставшими против правительства Гонория; статьи договора или секретные инструкции равеннского двора могли служить оправданием для Адольфа в тех случаях, когда его образ действий с виду походил на захват не принадлежащей ему власти; а всякое уклонение от правильного способа ведения войны, не увенчавшееся успехом, могло быть, не без некоторого основания, приписано буйному характеру варваров, не подчинявшихся требованиям порядка и дисциплины. Роскошь, которой готы наслаждались в Италии, не столько смягчила их нравы, сколько ослабила их мужество, и они впитали в себя пороки цивилизованного общества, ничего не усвоив из его искусств и учреждений.

Адольф, вероятно, был чистосердечен в своих заявлениях, а его преданность интересам республики была обеспечена влиянием, которое приобрела над сердцем и умом варварского царя одна римская принцесса. Дочь великого Феодосия от его второй жены Галлы, Плацидия получила царское воспитание в константинопольском дворце; но полная приключений история ее жизни тесно связана с переворотами, волновавшими Западную империю в царствование ее брата Гонория. Когда Рим был в первый раз осажден Аларихом, Плацидия, которой в ту пору было около двадцати лет, жила в этом городе, а ее беспрекословное согласие на смертную казнь ее двоюродной сестры Серены имеет вид такого жестокосердия и такой неблагодарности, для которых ее молодость может служить или извинением, или усиливающим ее виновность соображением, смотря по обстоятельствам, при которых она так поступила. Победоносные варвары задержали сестру Гонория в качестве заложницы или пленницы; однако, несмотря на то что ей пришлось следовать по всей Италии за передвижениями готского лагеря, с ней обходились прилично и почтительно. Авторитету Иорнанда, который восхваляет красоту Плацидии, можно противопоставить красноречивое молчание ее льстецов; однако ее знатное происхождение, цвет молодости, изящество манер и вкрадчивое заискивание, до которого она снисходила, произвели глубокое впечатление на сердце Адольфа, и готский царь пожелал называться братом императора. Министры Гонория с пренебрежением отвергли предложение родственного союза, столь оскорбительного для римской гордости, и неоднократно требовали освобождения Плацидии, считая его необходимым условием для заключения мирного договора. Но дочь Феодосия без сопротивления подчинилась желаниям победителя, который был молод и храбр и если не был так же высок ростом, как Аларих, зато обладал более привлекательными достоинствами грации и красоты. Бракосочетание Адольфа и Плацидии совершилось прежде удаления готов из Италии, и они впоследствии отпраздновали этот день или, быть может, его годовщину в доме Ингенуя — одного из самых знатных граждан Нарбонны, в Галлии. В таком же роскошном одеянии, какое носили римские императрицы, Плацидия воссела на великолепном троне, а готский царь, одевшийся по этому случаю римлянином, удовольствовался менее почетным местом подле нее. Свадебный подарок, который был поднесен Плацидии согласно с обычаями готов, состоял из самых редких и самых дорогих вещей, награбленных на ее родине. Пятьдесят красивых юношей в шелковых одеяниях несли по чаше в каждой руке; одни из этих чаш были наполнены золотыми монетами, а другие драгоценными каменьями, которым не было цены. Атталу, который так долго был игрушкой фортуны и готов, было поручено руководить хором, исполнявшим брачный гимн, и этот разжалованный император, быть может, желал прослыть хорошим музыкантом. Варвары надменно наслаждались своим триумфом, а провинциальные жители радовались этому родственному союзу, смягчавшему свирепость их повелителя кротким влиянием любви и рассудка.

Сто чаш с золотом и драгоценными каменьями, поднесенных Плацидии в день брачного празднества, составляли незначительную часть готских сокровищ; о них можно составить себе некоторое понятие по тем редким образчикам, о которых упоминает история преемников Адольфа. В шестом столетии, когда их нарбоннский дворец был разграблен франками, там было найдено много редких и дорогих вещей из чистого золота, украшенных драгоценными каменьями, и между прочим: шестьдесят чаш, или потиров; пятнадцать дискосов, употреблявшихся при приобщении Св. Тайн; двадцать ящиков или футляров, в которых хранились книги Св. Писания. Эти священные сокровища были распределены сыном Хлодвига между находившимися в его владениях церквями, а под его благочестивой щедростью, как кажется, скрывался упрек за какое-то святотатство, совершенное готами. Они с более спокойной совестью владели знаменитым missorium, или большим блюдом, на котором подавались кушанья; оно было сделано из массивного золота, весило пятьсот фунтов и ценилось чрезвычайно дорого благодаря украшавшим его драгоценным каменьям, изящной работе и преданию, что оно было поднесено патрицием Аэцием готскому царю Торизмунду. Один из преемников Торизмунда купил помощь франкского короля обещанием отдать ему этот великолепный подарок. В то время как он царствовал в Испании, он неохотно отдал это блюдо послам Дагоберта; потом отнял его у них на обратном пути; затем, после продолжительных переговоров, условился заплатить за это блюдо не соответствующий его стоимости выкуп в двести тысяч золотых монет, и, таким образом, missorium остался украшением готских сокровищ. Когда арабы после завоевания Испании разграбили эти сокровища, они нашли там еще более замечательную вещь, которою они очень восхищались и хвастались, — а именно: значительной величины стол из цельного изумруда, который был окружен тремя рядами жемчужин, имел триста шестьдесят пять ножек из драгоценных каменьев и массивного золота и ценился в пятьсот тысяч золотых монет. Некоторая часть готских сокровищ, быть может, состояла из подарков друзей или из дани побежденных, но гораздо более значительная их часть была плодом войны и хищничества и состояла из добычи, награбленной в империи и в самом Риме.

Когда Италия избавилась от тягостного владычества готов, какому-то таинственному советнику было дозволено заняться среди дворцовых интриг залечиванием ран разоренной страны. В силу благоразумных и человеколюбивых узаконений в уплате податей было сделано на пять лет облегчение для тех провинций, которые всех более пострадали, — для Кампании, Тосканы, Пицена, Самния, Апулии, Калабрии, Бруттия и Лукани; обыкновенный размер податей был уменьшен до одной пятой, и даже эта пятая часть была назначена на устройство и поддержание полезного учреждения публичных почтовых сообщений. В силу другого узаконения, земли, оставшиеся незаселенными или невозделанными, раздавались, с некоторым облегчением налогов, соседям и чужеземцам, заявлявшим о желании поселиться на них; а права этих новых собственников были ограждены на будущее время от всяких притязаний со стороны бежавших землевладельцев. Почти в то же самое время была обнародована от имени Гонория всеобщая амнистия, предававшая забвению все невольные преступления, которые были совершены его несчастными подданными в эпоху беспорядков и общественных бедствий. Было также обращено должное внимание на приведение столицы в прежний вид; ее жителей поощряли к перестройке зданий, разрушенных или поврежденных пожаром, и огромные запасы зернового хлеба были привезены из Африки. Надежда найти в Риме и достаток, и удовольствия снова привлекла туда толпы граждан, спасавшихся бегством от меча варваров, и римский префект Албин донес правительству с некоторой тревогой и с удивлением, что он был извещен о прибытии в течение одного дня четырнадцати тысяч чужеземцев. Менее чем в семь лет следы готского нашествия почти совершенно изгладились, и столица, по-видимому, снова зажила с прежним блеском и спокойствием. Эта почтенная матрона снова украсила себя лавровым венком, который был сорван с ее головы вихрем войны, и до самой минуты своего окончательного падения убаюкивала себя предсказаниями отмщения, победы и вечного всемирного владычества.