Северная война и шведское нашествие на Россию - Е Тарле
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А если уж сражение было такое, что замолчать его никак нельзя, то можно написать о нем так, как действительно и написали два летописца главной шведской ставки (Нордберг и Адлерфельд) о грандиозной, имевшей неисчислимые последствия русской победе под Лесной 28 сентября 1708 г., т. е., объясняя читателю, что собственно под Лесной победили шведы, а не русские, но случайно был потерян весь шведский обоз из 7 тыс. (по другим показаниям, около 8 тыс.) доверху груженных повозок и почти вся артиллерия. А если б не эта досадная деталь, т. е. неприятность с обозом, то совсем все было бы хорошо! Если шведам так можно было говорить и писать о Лесной, то чего же ждать было от них, когда они касались постоянных отступлений русской армии? Довольно почитать упомянутых походных историков, глашатаев славы Карла, писавших с его голоса и с голоса Реншильда. Это было какое-то одурманивание самих себя. К действительным большим победам шведской армии, в реальности которых ни у кого не могло быть никакого сомнения и которые шведы в самом деле долго, одерживали над всеми врагами (в том числе вначале и над русскими) в течение ряда лет, примешивались бесчисленные курьезные хвастливые рассказы о победах, никогда не одержанных, тяжкие поражения шведской армии (вроде Лесной) превращались в ее успехи, ничтожные, чуть ли не ежедневные стычки с русскими разведчиками и патрулями оказывались "паническим бегством русской кавалерии" и т. д.
Все это нужно иметь в виду, потому что без этого постоянного самогипноза Карла и его окружения нельзя понять психологию шведского верховного командования, посадившего свою .армию в такой безвыходный мешок, как образовавшийся уже в апреле 1709 г., в котором эта армия окончательно и задохлась 27 июня того же года. Даже когда присмиревший генерал Левенгаупт или когда первый начавший различать еще в далеком тумане приближающуюся катастрофу умный генерал-квартирмейстер Гилленкрок заговорили об уходе, то, во-первых, и они поняли это слишком поздно, и сама возможность ухода стала более или менее проблематичной, а во-вторых, и они тоже до конца не объяли своей мыслью всего, что случилось.
Не забудем, что они все писали о катастрофе уже после того, как она совершилась, и все они, кроме убитого в день Полтавы Адлерфельда, оказались в русском плену: и Левенгаупт, и Реншильд, и граф Пипер, и несколько позже Гилленкрок, и пастор Нордберг. Все они задним числом слишком уточняли свои "пророчества".
С отличающей его самонадеянностью и верой в собственную непогрешимость Карл XII упорно стремился доказать, что, собственно, главное дело было не в проигрыше Полтавского боя, но в том, что Левенгаупт сдался с остатком армии у Переволочной. Графиня Левенгаупт, которая знала, что ее несчастный муж, томящийся в плену (откуда он уже никогда не вернулся), загублен, как и вся шведская армия, убийственными политическими и стратегическими ошибками короля, написала в 1712 г. сестре короля, принцессе Ульрике Элеоноре, письмо, в котором оправдывала своего мужа. Ульрика Элеонора всецело стала на ее сторону, понимая, что Переволочная была прямым и неизбежным последствием полного разгрома шведов в Полтаве. Но вот как ответил сестре Карл. Это письмо любопытный исторический и психологический документ. "Что касается прошения графини Лейонхуфвуд (Карл XII, как тогда при дворе было принято, переводит в точности с немецкого на шведский фамилию Левенгаупт - львиная голова. - Е. Т.), которое вы мне благоволили переслать, то оно состоит в том, что она (графиня. - Е. Т.) очень хочет попытаться извинить поведение ее мужа на Днепре. Я бы очень желал, чтобы дело обстояло так, чтобы я мог согласиться, что вина не лежит на ее муже. Однако дело слишком ясно и неоспоримо, что он действовал позорным образом вопреки повелению и солдатской обязанности и причинил невознаградимый ущерб, который ни в каком случае не мог бы быть больше, даже если бы он отважился на самое крайнее. Раньше он всегда вел себя достославно я хорошо, но на этот раз, однако, у него был отнят разум, так что ему едва ли можно .будет в будущем что-нибудь поручить. Потому что подобная капитуляция, на которую он пошел, слишком опасное действие уже вследствие (дурного. - Е. Т.) примера. Если не считать ее достойной наказания, то и наилучшая армия будет всегда в опасности по незначительным случаям попасть в руки неприятеля и таким образом сразу потерять свою славу, которую она долго себе заслуживала в боях. Я не думаю, что он это сделал из предвзятого злого умысла или по личной трусости. Однако на войне это не извинение, но он, вероятно, совсем потерял голову и слишком пал духом, чтобы напасть (на врага. - Е. Т.), как должен делать генерал, когда дело обстоит плохо, потому что тогда это - безответственно дать заметить свою нерешительность, как он это сделал. Если бы он меня не уверял совсем в другом, то я бы его там не оставил. Но он сам предложил взять на себя верховное командование. Я вначале сам не хотел уходить, но долго обдумывал. Но так как меня уверили, что последуют моему приказу, что мы, несомненно, встретимся у Очакова и что он (Лепенгаупт. - Е. Т.) приложит величайшее старание, чтобы сохранить людей и сжечь обоз (однако ничего этого не было выполнено), то я переправился через Днепр и пошел к Очакову. Так как я из-за моей ноги не мог никак сесть на коня, то я счел необходимым сначала прибыть в Очаков, чтобы оттуда иметь возможность отправить нужные письма о полтавской битве к шведской армии в Польше, чтобы она получила правильную связь и подождала, пока я к ним пройду с войсками, которые я оставил Лейонхуфвуду. И в Швецию были посланы из Очакова письма, чтобы пополнить полки рекрутами. Во всяком случае и я тоже сделал промах: я забыл передать далее по армии всем другим генералам и полковникам, там находившимся, тот приказ, который знали только Лейонхуфвуд и Крейц. Тогда бы никогда не случилось того, что произошло, потому что все другие начальники были в недоумении и не знали никакого приказа, потому что им его не сообщили, и не знали они, ни куда со своими полками им должно двинуться, ни куда я уехал. Я поэтому думал о том, чтобы с ними всеми говорить. Но так как у меня было много мелких дел и распоряжений, и я поэтому должен был со многими объясниться и притом возиться с фельдшерскими перевязками, то я забыл поговорить со всеми о моем приказе так, как это должен был бы сделать, и это была большая ошибка с моей стороны. Но отчасти меня можно извинить, так как я был ранен и должен был привести в порядок в это время свою ногу, я мог кое-что забыть, особенно так как разные люди из тех, которые были здоровы, мало о чем думали и только исходили в жалобах, что на этот раз было совсем не нужно и очень вредно. Никак нельзя взвалить вину на офицеров и рядовых, будто они не хотели сражаться и сделать все, что от них требовали".
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});