Император Мэйдзи и его Япония - Александр Мещеряков

Мэйдзи примирился не только с Сайго. В марте он принял последнего сёгуна – Токугава Ёсинобу. В прошлом году ему разрешили переехать из префектуры Сидзуока в Токио. Теперь он удостоился аудиенции у человека, именем которого его свергли. Человека, который к этому времени стал «живым богом». Непримиримые когда-то враги впервые увидели друг друга.

В этом году был принят семейный кодекс. С современной точки зрения его следует признать абсолютно неполиткорректным. Без официального согласия главы семьи не разрешалось ни выйти замуж, ни жениться, ни взять на воспитание ребенка, ни поменять место жительства. Государство моделировалось по точно такому же образцу. В его главе стоял Мэйдзи, все его подданные открыто признавались за «младенцев». Именно так называл их Мэйдзи в своих ранних указах.

Однако реальные японцы были вовсе не похожи на «младенцев». Скорее они напоминали способных учеников. Европейские посетители всемирных выставок недаром говорили, что японцы любопытнее и восприимчивее своих дальневосточных соседей. Первый кинематографический сеанс состоялся всего два года назад, а в этом году были выпущены в прокат две первых японских короткометражки. В Китае первый фильм был снят только в 1905 году, а в Корее – в 1923-м.

Один короткометражный фильм был посвящен оборотню. В другом, под названием «Воскрешение покойника», у гроба, который несли два носильщика, неожиданно отваливается дно, «покойник» падает на землю и от удара воскресает[271]. Вскоре зрители могли увидеть на экране танцы гейш и актеров театра Кабуки. Аристократический театр Но в это время никакого отношения к кино не имел. Кино пока что считалось искусством чересчур «низким».

Наряду с японскими лентами зрители смогли посмотреть в этом году и видовой фильм про Японию. Его сняла компания братьев Люмьер.

1899 год

32-й год правления Мэйдзи

В феврале врачи порекомендовали императору на какое-то время отправиться в Киото. Они обратили его внимание на то, что он становится чересчур грузным, и посоветовали ему больше двигаться и заниматься физическими упражнениями. К этому времени Мэйдзи бросил занятия верховой ездой, редко покидал пределы дворца, и даже войсковые учения не вызывали в нем прежнего энтузиазма. Отлынивал он и от участия в одном из главных ритуалов, исполнение которого входило в его прямую обязанность, – новогоднем поклонении четырем сторонам света.

Император продолжал злоупотреблять спиртным, теперь в номенклатуру подарков, которые он жаловал своим подданным, входила и дюжина бутылок шампанского. Мэйдзи обычно игнорировал советы врачей. Поэтому министру двора Танака Мицуаки (1843–1939) пришлось набраться мужества и обратиться к императору с высокопарной речью, в которой он напоминал: его священное тело принадлежит не только ему, но и всему государству; в родном Киото он наверняка будет чувствовать себя лучше. Но Мэйдзи не внял советам. Он начал было делать зарядку, но его хватило ненадолго. Одна газета осмелилась написать, что император набирает в весе. Мэйдзи настолько разгневался, что пообещал вообще больше не брать газет в руки[272].

Элита пила шампанское, люди попроще все больше увлекались пивом. В этом году в Токио открылся первый пивной бар. Он приобрел огромную популярность; хозяин, приехавший в столицу из Осака, подсчитывал барыши.

Пивная реклама

Японские мужчины привыкли получать спиртное из рук женщин. Новомодное пиво не оказалось исключением.

Мужчины пили пиво, женщины и дети пробовали шоколад и другие европейские сладости, которые начала производить фирма Моринага Таитиро. Он был уроженцем Сага, дела шли неплохо. Кроме выходцев из Сацума и Тёсю, мало кто в остальной Японии мог рассчитывать на карьеру в государственном аппарате. Приходилось искать применения своим способностям в других областях.

Корея не давала покоя ни Японии, ни России, в воздухе уже попахивало войной, но оснащению Порт-Артура было еще далеко до завершения, и русские военные корабли продолжали швартоваться в Японии. Морякам требовался отдых и провизия, судам – ремонт и уголь.

Прибывший в Иокогаму на крейсере «Россия» герой русско-турецкой войны адмирал Ф. В. Дубасов (1845–1912) хорошо понимал, что политика России ведет к неминуемой войне. «Нам Корея нужна; мы ее должны взять и присоединить к своим владениям. А Япония имеет слишком много интересов в Корее, чтобы нам не объявить войну из-за этого». На резонный вопрос отца Николая о том, как можно лишать самостоятельного существования древнюю страну, адмирал по-военному четко отвечал: «Корея в политическом отношении ничего не значит; это – замерзшее племя»[273]. Точно такой же логики придерживалось и японское воинство. В этой системе геополитических и античеловеческих координат равновеликих и равноправных величин не существовало.

Нитобэ Инадзо

1 июля в Японии вступило в действие положение об отмене экстерриториальности для иностранцев. Договоренность об этом была достигнута еще накануне японско-китайской войны. Теперь европейцы, совершившие преступления в Японии, подлежали местному суду, но зато они могли проживать там, где им заблагорассудится. Накануне этого исторического события публицисты предупреждали о потенциальных опасностях: совместное проживание «сильных» европейцев и «слабых» японцев может разрушить национальные обычаи, развратные европейцы все как один переженятся на целомудренных японках, скупят всю землю, распространят свои жуткие обыкновения – рукопожатия, объятия и поцелуи…

Газетная кампания закончилась 1 июля – иностранцев в Японии оказалось так мало, что они при всем желании не могли навести никакой существенной порчи. «Иностранец» был не столько реально существующим лицом, сколько метафорическим обозначением опасности. Опасности перестать быть японцем. «Иностранец» был нужен обитателю архипелага лишь для того, чтобы он сумел почувствовать себя «японцем»[274].

В этом году совокупный годовой тираж только токийских газет перевалил за 200 миллионов экземпляров. Дело народного просвещения находилось на подъеме. Нация читала, нация писала. Выпускник сельскохозяйственного колледжа в Саппоро и ревностный христианин Нитобэ Инадзо (1862–1933), который был женат на американской квакерше, выпустил книгу «Бусидо. Душа Японии». Нитобэ утверждал, что Япония обязана самураям всем: «Снимите с японца налет самых передовых идей, и под ним окажется самурай». Книгу перевели на множество языков, слово «бусидо» начало свое победоносное шествие по миру. В отличие от многих интеллектуалов его времени, Нитобэ не отказывался от своего христианства. Еще в юности он говорил о том, что желает стать «мостом между Востоком и Западом». И он им стал. Беда в том, что теперь все в Японии заговорили о бусидо. И большинство понимало его как идеологию национализма и милитаризма. Нитобэ же имел в виду прежде всего благородство самурая.