Под-Московье - Анна Калинкина

Лысоватый поэт, до того боязливо косившийся на парня, увидев девушек, вдохновился:

— Давайте я вам про окрестную природу почитаю?

И, торжественно подняв руку, начал с пафосом декламировать:

Мальчик на кладбище ночью гулял,Мальчика сзади прохожий догнал,Быстро сомкнулись на горле клыки,Долго рыдала мать от тоски.Море крови и куча костей.Не отпускайте ночами детей!

— Че ты гонишь, мурло?! — возмутился Нютин поклонник. — Нашел, чем девочек развлекать! У тебя ж путные байки есть! Ну, вот эта: «Страдал Гаврила от мутаций»…

— Да я не помню ее, — отнекивался поэт. — Но про Гаврилу у меня стихов много, я другой прочту:

Гаврила выследил горгона,Загнал его в засаду он,Но прочь умчался тот горгон.

Тут один из мужиков, сидевших у костра, — мускулистый, с обветренным лицом, в потрепанном камуфляже, — схватил поэта за шкирку и принялся трясти, приговаривая:

— Да где ж ты видел бегающих горгонов, придурок?! Они не то что бегать — ползать не могут. Пургу гонит и не краснеет. Я тебя в следующий рейд на поверхность возьму, чтоб ты живьем увидел хоть одного — тогда, может, что-нибудь путное напишешь.

В конце концов полузадушенного и помятого поэта у сталкера отобрали и выдали обоим по кружке браги — за моральный ущерб.

— И так всегда! — горестно вздохнул поэт. — Темные люди, не понимают искусства.

Но почему-то особенно заинтересовал Нюту рассказ одного паренька о таинственной женщине-убийце.

— Говорят, она с Китай-города, из логова бандитского. Было у нее шесть пальцев на одной руке и уши волосатые — вроде как у зверя. Но до поры до времени была как все. И вдруг однажды ночью троих человек зарезала и сбежала. Охотились за ней, конечно, но она всем глаза отводила. Я так думаю — мало того, что мутантка, она, наверное, еще и ведьма. С нечистой силой знается, потому и удается ей морочить добрых людей, скрываться. Глазища у нее желтые, зрачки, как у черта, а на руках когти длинные, железные.

Кошка вздрогнула. Вот, значит, как рассказывают теперь эту историю «добрые люди» вроде тех, что отрубили ей шестой палец. А она не может даже слова сказать в свою защиту.

— Пойдем, тебе пора ложиться, — затормошила она Нюту.

— Нет, я еще хочу послушать, — закапризничала та.

— А еще умеет эта шалашовка глаза отводить и до поры до времени обычной теткой прикидываться. Ну, вот навроде тебя, — и парень ткнул в Кошку пальцем. — А прозвище ей… — тут рассказчик вскрикнул — Кошка будто случайно толкнула под локоть его соседа, и кипяток плеснул парню на ногу.

— Ты что, ненормальная?! — заорал он и замахнулся на нее. Тут уж Нюта сама поспешила увести подругу поближе к палатке. Но слух у Кошки был отменный, и до нее долетало:

— …оборотень и есть! Мать-то ее, вроде как, не человеком была. Дескать, какой-то сталкер нашел ее на поверхности, в каком-то подвале, в логове кошачьем. Кошки-то теперь тоже стали не такие, как раньше, прямо скажу, — страшные теперь стали кошки. Говорят, их раньше дрессировали на потеху, и такие они стали умные, только что говорить не умели. А так все понимали почище людей. После Катастрофы сбились они в стаю, и человеку в тех краях, где они орудовали, лучше было уже не появляться. Тот сталкер случайно наткнулся на логово кошачье и увидел в нем среди котят младенца. Сразу-то не заметил, что у младенца уши острые, мохнатые. Думал, обычный ребенок, и с собой забрал. А получилось — оборотень самый натуральный. Когда подросла она, кровь и дала о себе знать. Не каждая ведь баба на мокрое дело решится. Ее так просто и не убить, только если пулей заговоренной…

Кошка кусала пальцы, чтобы не завыть от тоски. У людей словно талант такой — наступать на больное место, даже не подозревая об этом. Или они что-то чувствуют? А в том, что Петровна свою историю рассказала нарочно, у нее даже сомнений не было. Просто, чтоб Нюте жизнь раем не казалась. Мол, не воображай о себе: хоть ты и называешься героиней, а сама такая же, как мы, и так же будешь рожать, как все бабы. И еще неизвестно, как ты с этим обычным делом справишься и кого на свет произведешь.

И почему только люди так любят передавать именно гадости. Вот про нее насочиняли невесть что — и убийца она, и когти железные, и с нечистой силой знается. А о том, что ей случалось несколько раз выручать из беды женщин и детей, ни слова еще никто не сказал. Да, большинство мужчин она теперь ненавидит — ну так есть, за что. Чаще всего встречались ей тупые, самовлюбленные, хамоватые представители этого племени. А те, что были получше, обычно не умели за себя постоять и быстро гибли. И до недавнего времени она не очень их жалела. Куда больше сочувствовала женщинам, испытав на своей шкуре, кажется, все мыслимые несчастья, которые выпадают обычно на долю далеко не всем из них и не всегда. Но кого ей действительно было безумно жаль, так это детей и животных. Мимо их страданий она не могла пройти равнодушно.

— А вот что у нас однажды еще приключилось… — начала было Петровна, поглядывая в их сторону, но тут в туннеле раздались хлопки. Кошка не сразу поняла, что это.

— Шухер! Ложись! — крикнул кто-то рядом. Кошка толкнула Нюту на пол и упала сама. Выстрелы послышались ближе — видимо, постовые открыли стрельбу в ответ. По станции с топотом неслись крепкие парни, на ходу готовя к бою оружие и громко ругаясь.

Вскоре стрельба стихла. Кошка осторожно потрясла Нюту за плечо:

— Ты как, в порядке?

— Я домой хочу, — мрачно ответила та. Одна щека у нее была оцарапана, на лбу пятно от сажи. Самой Кошке жутко хотелось чаю, но в суматохе кто-то опрокинул котелок в костер.

Неугомонная Петровна пошла выяснять, что случилось. Оказалось, что то были какие-то бандиты с Ленинского, которых гнали до самой Шаболовки, и только здесь удалось двоих завалить, а еще двоих, раненых, разоружить и взять в плен. Петровна охотно рассказывала всем эту новость и чувствовала себя в центре внимания. Нюта сидела, обхватив плечи руками, и вид у нее был несчастный.

— Э-эх, девчонки, — снисходительно говорила Петровна, поглядывая на них, — ничего-то вы в жизни еще не видели! Мы, старшие, вам сто очков вперед дадим. Я тут давно живу, всякого насмотрелась. То, что щас на Ленинском, — это так, чепуха. Постреляют чуток, нескольких, может, порешат сгоряча, да и успокоятся. Вот раньше было не то. Старожилы до сих пор помнят Большой Беспредел. Вот были времена! Кровь рекой лилась, власть чуть не кажный день менялась. Бывало, спать ложишься и не знаешь, при какой власти наутро проснешься, да и проснешься ли вообще? И люди тогда были — не чета нынешним. Это сейчас уж все, что можно, поделили, всех перебили, да и успокоились малость. Но кое-кто из тех, прежних, до сих пор, говорят, по туннелям шляется. Говорили люди, что видел кто-то недавно Гастролера — значит, снова жди беды… Вам-то повезло еще — то ли дело нам в свое время довелось пережить! — старуху, похоже, заклинило. — Да что там власть! Станции, и то чуть ли не кажную неделю переименовывали. Нашу Шаболовку не стали трогать, правда, хотя Роджер хотел поначалу. Да испугался, что народ бунтовать начнет. Сам себя собачьей кличкой называть велел — ладно, а станцию трогать не моги, на святое не покушайся. Тот же Ленинский, к примеру, несколько раз переименовать хотели — в Живодерную слободу, как место здешнее встарь называлось, или, попросту, в Живодерку. А иные предлагали Кровянкой назвать, как речку, что под землей текет поблизости. Но потом все же старое название вернули — чтоб челноки не пугались через эти станции ходить. А то и грабить будет некого… Академическую тогда переименовали в Шарашку. И то верно, там если парочка академиков случайно где и затесалась, то к тридцать третьему году уж точно всех извели. А Профсоюзная стала зваться Разгуляй. А все равно половина по-старому называет — кому как удобно, тот так и зовет. Тем более, что бандиты своих авторитетов тоже академиками кличут. Ну, а Черемушки, вроде, как были, так и остались, уж и не упомню. Вы меня слушайте — я много повидала, много чего рассказать могу.

— Да что ты видела, старуха? — не сдерживая раздражения, буркнула Кошка. — Небось, во время разборок бандитских забивалась в уголок, накрыв голову подолом? А случалось тебе видеть страшные сны? О том, как при каждом шаге кости хрустят под ногами, а впереди идет мертвый, и ты знаешь, что он пришел за тобой?

— Увидеть во сне, как мертвый ходит или говорит, означает опасность, — с умным видом заявила старуха. — А если покойник идет впереди, значит, кто-то из вас не вернется назад.

— Без тебя знаю! — буркнула Кошка и покосилась на сидевшую рядом Нюту, бледную, как покойница. Кошка, которая к бандитским разборкам привыкла с детства, стала уговаривать ее успокоиться и лечь спать. Не без труда, но ей все же удалось увести подругу в палатку. Хотя, похоже, та не верила, что все кончилось.