Ястреб халифа - Ксения Медведевич

Дочитав, Тарег не смог сдержать вздоха облегчения — против ожидания, ибн Хакам на этот раз написал стихи, не провернувшиеся в груди подобно стилету.

— Фф-уухх…

И нерегиль снова промокнул лоб платком. Облизнув соленый пот над верхней губой, он улыбнулся — лакомка, обычный ашшаритский лакомка. И светлые, и смуглые, и такие, и сякие, — и все это, вестимо, называется «любовь». Четыре жены и штук пять рабынь — и ко всем любовь. Одно слово — люди. Тарег потянулся к узлу волос на затылке — о боги, как же жарко. Нет, шпилька и шелковый шнур, придерживавшие тяжелые пряди, оставались на месте. Заправив выбившиеся волосы, чтоб не липли к взмокшей шее, нерегиль снова облизнул губу — и тут же услышал тяжелое сопение и шаркающие шаги на ведущей в сад лестнице.

Когда Исхак ибн Хальдун, постанывая и покряхтывая, протиснулся между кирпичом стены и жесткими ветками самшита, Тарег сердито заметил:

— Ты назначаешь мне свидания в саду, как любовник, о Исхак. Неужели мы не могли сесть на галерее в соседнем дворе — в этих зарослях дышать нечем!

Не отвечая на его ворчание, ибн Хальдун невозмутимо развернул молитвенный коврик и уселся напротив — заняв весь песчаный пятачок между стеной и стволами разросшейся высокой акации.

— Я обязан тебе, о Тарик, — без приветствий и предисловий начал глава тайной стражи. — Ты спас мою жизнь, позволь же мне спасти твою.

— Что случилось, о Исхак? — Тарег преувеличенно удивленно поднял брови.

— Ничего нового, — не обращая внимания на насмешливый тон собеседника, серьезно ответил глава дивана барида. — Ничего нового я не знаю о тебе, о Тарик, вот уже четыре года. С той лишь разницей, что сначала ты делал это в доме в Нахийа Шафи, потом прямо в Йан-нат-аль-Арифе, а теперь — в Дар ас-Хурам. Только нынче ты стесняешься людей все меньше и меньше. Всю прошлую неделю ты наведывался в дом Великой госпожи среди бела дня и при свидетелях.

Нерегиль нехорошо прищурился:

— Чего ты хочешь от меня, о Исхак? Чтобы я отступился, и подобно вашим стихоплетам писал о черном вороне разлуки? Ты и вправду видишь меня витийствующим подобно Джариру: «Судьба решила, чтоб немедленно расстались мы с тобою, — А где любовь такая сыщется, чтоб спорила с судьбою?». Ты этого хочешь от меня, Исхак?!

— Нет, — покачал головой вазир. — Я хочу, чтобы после разлуки ты даже стихов не писал.

— Да ну? — зашипел Тарег.

Так далеко их разговоры еще не заходили.

Вздохнув, Исхак ибн Хальдун снова покачал головой. И утер рукавом лоб, едва не сдвинув тростниковый ободок, придерживавший куфию.

— Ты неосторожен, — наконец, проговорил он. — И у меня есть основания подозревать, что ты неосторожен не оттого, что опрометчив. А оттого, что ты не хочешь быть осторожным.

Тарег лишь зло скривился. А вазир мрачно продолжил:

— Не жалеешь себя — пожалей ее. И мальчика.

— Кто им угрожает? — мягко осведомился нерегиль.

— Я не могу назвать тебе имен — пока, — отозвался ибн Хальдун.

— Тогда назови их мне, когда сможешь, — нехорошо улыбнулся Тарег. — А я поступлю с их носителями так, что они больше никому не будут угрожать.

С такими словами нерегиль поднялся и, задев рукав ибн Хальдуна полой джуббы, покинул отгороженный самшитами уголок сада.

А старый вазир вздохнул и тихо сказал самому себе:

— Вот этого-то я и боялся …

Замок Сов,

две недели спустя

Из своего укрытия за колонной Джунайд хорошо видел обоих. Нерегиль в просторной белой одежде сидел в позе просителя — голова склонена, обе ладони прижаты к циновке перед коленями — и что-то говорил. Упавшие к щекам пряди скрывали лицо, маленький хвостик закрученных на затылке волос колыхался вместе с навершием деревянной шпильки. Наконец Тарег окончил речь и поклонился, коснувшись лбом тростниковой циновки на полу.

Сидевшая перед ним Тамийа все это время мягко улыбалась и кивала. Верховой ветер отдувал черные стриженые локоны от белой-белой щеки, яркое золото горного заката четко очерчивало ее силуэт: высоко поднятые волосы, цветы в гребне, тяжелые складки длинного шлейфа за спиной. Начищенное полированное дерево пола ярко блестело, и белые рукава нерегиля почти касались лежащих на темных досках ярких тканей ее платья. На открытой галерее гулял ветер, перекинутый через толстые брусья перил широкий платок обвивался и трепыхался, пытаясь не улететь в поднебесье. Небо разделялось изломанной линией хребтов на ослепшее черное долин и пиков и сияющее, золотистое — гаснущего на западе солнца.

Ласково коснувшись плеча простертого на полу нерегиля, Тамийа снова улыбнулась и что-то проговорила. Тарег, не поднимая лица, замотал головой, рассыпаясь в благодарностях, — и еще сильнее уткнулся лбом в пол. Княгиня высунула из широкого рукава фарфоровую ладошку и легонько поманила Майесу. Та положила ладони на циновку, коснулась лбом пола, поднялась и, мелко переступая и метя длинным шлейфом, пошла из галереи в зал.

Сжимая в ладони талисман с печатью, Джунайд подавил желание попятиться поглубже в тень, — шорох в пустом зале мгновенно выдал бы его. Шелковые негнущиеся складки платья Майесы прошуршали в каких-то трех локтях от него — но сумеречница не увидела застывшего и затаившего дыхание человека у ближайшей колонны. Прижатый к запотевшей ладони суфия воск нагрелся. Печать под ним должна была неярко светиться — наполовину женщина, наполовину рыба, в одной руке зеркальце, в другой ветка.

Джунайд улыбнулся про себя: нерегиль в своем высокомерии отвергал всякую магию, сотворенную человеком — и вот поди ж ты, в который раз человек брал над ним вверх. Оправленный в золото ониксовый талисман, сделанный согласно точным указаниями книги «Гайят-аль-Хаким», делал невидимым своего владельца — и сейчас Джунайда не видела ни прошедшая совсем рядом Майеса, ни сидевшая на галерее Тамийа, ни нерегиль. Ветка в правой руке женщины-рыбы отметала смертные взгляды, а зеркальце в левой отводило глаза колдовскому зрению аль-самийа.

…Степенно переступая маленькими ножками, девушка снова прошла через пустой зал — только теперь на ладонях ее лежал маленький черный поднос. А на его лакированном блюдце неярко блестел круглый золотой флакон с рубиновой крышкой-каплей.

Проводив взглядом Майесу, Джунайд прищурился: она опустилась на колени перед госпожой, склонившись низко-низко, так, что фиалковый гребешок на макушке скрылся за узенькими плечами. Тамийа улыбнулась, благосклонно отмахнулась длинным рукавом, подхватила искрящуюся золотую колбочку — и протянула ее нерегилю. А тот прижал пальцы к губам и снова упал лицом в пол. Сумеречница, меж тем, рассмеялась и положила флакончик на пол, там, где у ее колен рассыпались волосы не перестающего благодарить Тарега.