Кунигас - Юзеф Крашевский

У порога он умоляюще сжал руки и в экстазе, с благоговением, смотрел на Юрия, повторяя шепотом:

— Кунигас…

Потом приблизился со знаками глубокого почтения и скороговоркой стал что-то сообщать ему на литовском языке. Юноша с любопытством и духовной жаждой прислушивался к чуждым звукам, а под конец тряхнул головой и ответил по-немецки:

— Я твоих речей не понимаю.

Швентас на минуту замолк, пораженный удивлением; поразмыслил и начал снова на своем ломаном немецком языке.

— Разве ты не знаешь? Ты литовский кунигас, с Немана. Они ребенком отняли тебя у матери.

— Как же ты можешь знать? — возразил Юрий.

— Я?.. Да я сам узнал только недавно, — ответил старый парень.

Он застонал, подпер голову рукой и молча стал ее раскачивать.

— Чем я был! Что со мной сделалось! — бормотал он про себя. — Они также взяли меня на войне, но я сдался сам, так как свои хотели меня повесить, а я жаждал мести-. Столько лет! Столько лет я нес у них позорную службу! И думал, что так и придется сдохнуть в их берлоге… Что со мною сталось!.. Ой, княжич ты мой милый! Голубчик сизый! Не поверишь, что я скажу, потому что я сам еще себе не верю! Столько лет душил я в себе литовскую кровь… и все напрасно! Вот недавно… послали меня опять на разведку, на Литву… Пошел я… Что поделаешь! Такое мое уж было ремесло! Убирать навоз в конюшнях и подводить под нож своих… А что со мною стало?.. Пошел я на Литву и забрался в замок… в большой замок: привели меня в Пиллены к кунигасыне… Вот и встал я, по-прежнему высматривая, золотой ты мой боярич! А как начали петь литовские зачарованные песни, как начали заливаться… так и полились из очей слезы, а сердце каменное размякло, и из крыжацкого слуги я стал опять таким же, каким был смолоду… Послали они меня по своим делам, а вернулся я со своими… И все от песни… Соколик мой, что песнь! Не песнь, а вода живая, и я омыл в ней свою грязь… вода святая!

Он говорил, плача и стеная, с такой искренностью, что Рымос, боявшийся его и не доверявший, был до глубины души растроган и невольно высунул голову из-под кровати.

Швентас увидел и перепугался. Но достаточно было нескольких литовских слов, и старый батрак рассмеялся. Звуки родного языка производили теперь удивительное действие на его смягчившееся сердце. Он протянул подростку руки и жадно, забыв о Юрии, стал говорить с ним по-литовски. Швентас обнимал Рымоса и покрывал поцелуями его лицо.

Юрий, давно отвыкший от родного языка и едва помнивший пару слов, стоял, переводя взгляд то на одного, то на другого.

— Он — кунигас! — говорил Швентас. — Я узнал его по черной горошине под левым ухом, на самой шее.

Рымос выполз из-под кровати, также подошел взглянуть на родимое пятно и всплеснул руками. На глазах у Юрия стояли слезы.

— Говорите так, чтобы я вас понимал, — произнес он умоляюще, — ведь Рымос знает, что я должен был забыть родной язык: они умышленно исторгли его из моего сердца и заменили своим. Сжальтесь надо мной и говорите так, чтобы я вас понял!

Швентас поцеловал у него руку…

— Тихо, тихо! — сказал он. — Теперь нас уже трое… Э! Будем же держаться друг за друга! Что-нибудь придумаем!

И он лукаво закивал головой.

— Кто знает, чего-чего мы не устроим? Мне сдается… что мы вернем своего кунигаса родному краю… а тогда и нам незачем будет здесь гостить. Давайте, обмозгуемте-ка это дело!

Глаза у Юрия горели, он ударил Швентаса по плечу и спросил:

— Кто говорил тебе о родных? Как ты знаешь, что я кунигас! Знаешь ты мою семью? Где мои родные?

— О, о! Долгонько было бы рассказывать, — буркнул старый парень, — да и ни к чему вам это: подождите малость. Надо обдумать, как отсюда вырваться: это поважнее!.. Из замка нелегко уйти на волю… а в поле как укрыться да попасть к своим… за Неман?.. Прямо хоть змеей ползи на брюхе!

Рымос, привыкший во всем бояться крестоносцев, перед могуществом которых трепетал, воскликнул:

— А что будет, если нас поймают! Только кости наши забелеют среди поля! И где только их нет, этих крыжаков? Или их стражи? Их соглядатаев, и полубратьев, и мирских сестер, и всяких немецких побродяг, собирающихся сюда со всего света на добычу!

Швентас по-прежнему лукаво усмехнулся.

— Велика их сила, и кишит здесь ими, как в муравейнике, — сказал он, — но их можно перехитрить и с числом их совладать. Один человек одолеет и обманет сотню, когда у него закипит на сердце. Часто они так надеются на свою мощь, что смотрят, а не видят. Недаром я служил им столько лет: знаю я все их ходы и выходы.

Когда он говорил, вдали, в монастырских переходах, послышался какой-то шорох… все струхнули… Первым выскользнул за двери Швентас… так тихо, как будто сгинул и сквозь землю провалился… Вслед за ним мгновенно испарился Рымос, а Юрий, впопыхах задув лампадку, бросился на ложе и притворился спящим.

V

Рядом с Мариенбургом росло местечко, возникшее под его охраной и стенами. Как и прочие поселки на завоеванной земле, оно было заселено выходцами из различных немецких областей: из Прирейнских провинций, из Тюрингии, Саксонии, Франконии, Баварии и пр.

Известно, что орден, в который первоначально принимали только немцев, притом из состоятельных дворянских семей, обратился впоследствии в сборище людей, которым либо нечего было терять на родине, либо же искавших приключений и добычи. Из таких же элементов состояло и население приорденских поселков: в большинстве это были люди горячего темперамента либо типичные искатели приключений, мечтавшие разбогатеть за счет язычников.

Многие из владетельных князьков, каковым был и настоящий великий магистр Людер, при вступлении в орден брали с собой весь свой придворный штат, всех служащих, толпы ремесленников из родного края. Им давались даровые земельные наделы; орден отпускал пособия на обзаведение; наделял их привилегиями и допускал некоторое самоуправление. Немецкое рыцарство, принадлежавшее к высшим слоям общества, постоянно нуждалось в искусных мастерах: жестянщиках, оружейниках, золотильщиках и других кустарях, которых нельзя было найти в дикой стране. Так заселялись орденские местечки: вначале работающими немцами, за которыми потянулись и лентяи, имевшие в виду существовать за счет потребностей и вкусов, которых орден официально чуждался и не признавал.

Позавелись и песенники, и скоморохи, и всякая услужливая шантрапа, на проделки которой орденское начальство глядело сквозь пальцы. Завелись веселые дома… будто бы для челяди и проезжего люда… а что творилось в этих трущобах, не слишком-то интересовало местных блюстителей порядка и благочиния. Все друг друга покрывали, потому что за каждым водились грешки. Таким образом, местный уклад жизни целиком опирался на обычай взаимных поблажек и укрывательства.

В замках во всей строгости царил монашеский устав. И там частенько случались послабления, но все же соблюдался внешний dИcorum. Но за стенами замка крестоносцы вольничали.

Тогда как в стенах орденского замка никогда и ни под каким предлогом не смели показываться женщины, даже пожилые, в местечке их жило множество под разными названиями и вывесками.

Рыцарство в мирное время отправлялось на охоту и ловитву вдоль берегов Ногата [7], объезжало лошадей, предпринимало увеселительные поездки; а на возвратном пути нередко останавливалось; в местечке и проживало там. Кое-кто, конечно, знал об этом, н не смел сплетничать на белоплащников.

Мелкопоместное дворянство, отличавшееся от родовитых рыцарей серыми плащами, пользуясь, номинально, одинаковыми правами в ордене с отпрысками знати, не смело так резко нарушать уставы. Для «серых плащей» существовал гораздо более суровый режим.

Нарушениям устава со стороны титулованных сочленов ордена особенно благоприятствовали гости крестоносцев, целыми партиями; прибывавшие по несколько раз в год из Англии, Франции, Германии и прочих стран. Ради этих чрезвычайно прибыльных для ордена гостей, ибо они привозили с собой обильные пожертвования на борьбу с язычниками, устраивались пирушки, разные потехи, турниры и охоты. А так как все орденские части не были обязаны соблюдать устав, то последний применялся к их понятиям и вкусам. Начальствующие совершенно освобождались на это время от всяких стеснений, а раз допущенные послабления удерживались и после отъезда посетителей.

Рыцари светских орденов вносили в замок разнузданность языка; многие выезжали в поход против неверных в сопровождении многочисленного штата, в состав которого входили также женщины, остававшиеся в местечке и нередко поселявшиеся в нем навеки…

Потому население в призамковых местечках носило совершенно отличный от прочих отпечаток. Во главе переселенцев были кустари, ремесленники и рукодельницы, а за их спиною стояла масса лиц, живших за счет людских пороков, как паразиты, гнездящиеся на зараженном теле.