Затерянный мир (сборник) - Артур Конан-Дойл

Глава VIII

ПЛАНЫ МИЛЛИАРДЕРА

Все то утро, как и многие другие до и после него, Лаура провела в Новом Доме: рассматривала сокровища музея, любовалась драгоценными безделушками в коллекциях Рафлза Хоу; из курительной комнаты стеклянный лифт перенес ее в роскошные оранжереи — хозяин скромно следовал за ней, а она порхала, словно бабочка от цветка к цветку. Рафлз Хоу наблюдал за ней украдкой и про себя радовался ее восторгам. Единственной отрадой, какую он извлекал из своих богатств, была для него возможность сделать приятное другим.

Его внимание к Лауре Макинтайр было теперь так явно, что уже не приходилось сомневаться относительно его чувств. В ее присутствии он тотчас оживлялся и был неистощим на выдумки, только бы сделать ей приятный сюрприз, развлечь и порадовать. Каждое утро, когда в доме у Макинтайров все еще спали, лакей Рафлза Хоу приносил в «Зеленые Вязы» огромный букет прекрасных, редких цветов, чтобы украсить стол к завтраку. Малейшее ее желание, любой каприз выполнялись немедленно, если только это оказывалось в человеческих силах. Пока держались морозы, ручей, по распоряжению Рафлза Хоу, запрудили и отвели на луг только затем, чтобы устроить для Лауры каток. Когда начало таять, ежедневно к вечеру появлялся грум, ведя превосходную, с лоснящейся шерстью лошадку, — на тот случай, если мисс Макинтайр пожелает совершить верховую прогулку. Все указывало на то, что Лаура завладела сердцем затворника Нового Дома.

Лаура, со своей стороны, отлично играла свою роль. Женское чутье помогало ей угадывать оттенки настроений Рафлза Хоу и на все смотреть его глазами. Она только и говорила, что о приютах, бесплатных библиотеках, пожертвованиях, реформах. Выслушивая его проекты, она всегда умела подсказать какую-нибудь новую дельную мысль. Рафлзу казалось, что наконец-то он встретил родственную душу — вот помощница, подруга жизни, способная не только идти за ним, но и вести его по избранному им пути!

И отец и брат Лауры не могли не видеть, какой оборот принимает дело. Для старика ничего не могло быть желательней родственных отношений с таким баснословно богатым человеком, как Рафлз Хоу: это и его самого хоть как-то приближало к огромному состоянию. Блеск золота ослепил и Роберта возражения замирали у него на губах. Так сладко было прикасаться ко всем этим сокровищам хотя бы в качестве доверенного лица! Зачем ему вмешиваться и портить установившиеся приятные отношения? Сестра знает, как ей поступать, это не его дело, а что касается Гектора Сперлинга — ну что ж, пусть сам о себе заботится. Самое лучшее — предоставить все своему течению.

Но с тех пор, как он познакомился с Рафлзом Хоу, и работа и домашнее окружение становились Роберту все более в тягость. Наслаждение от занятий живописью утратило для него свою остроту. К чему, казалось, трудиться, изнурять себя работой, чтобы получить какие-то гроши, если деньги можно достать, попросив их? Правда, он не обращался к Рафлзу Хоу ни с какими денежными просьбами, но через его руки постоянно проходили крупные суммы для передачи нуждающимся, и если бы и сам он терпел в чем-либо нужду, его новый друг, конечно, не отказал бы ему в помощи. Поэтому римские галеры на огромном холсте оставались по-прежнему в виде наброска, а Роберт проводил дни в роскошной библиотеке Нового Дома или разгуливал по окрестностям и выслушивал жалобы, чтобы потом вновь вернуться, как некий добрый, облаченный в костюм из твида, ангел, неся беднякам помощь от Рафлза Хоу. Довольно скромная роль, но вполне под стать ему, человеку слабохарактерному и беспечному.

Роберт заметил, что на миллионера нередко нападают приступы мрачного уныния, и ему не раз приходило в голову, что, быть может, огромные растраченные суммы сильно подорвали капитал Рафлза Хоу и он начинает тревожиться за будущее. Отсутствующий взгляд, нахмуренный лоб, склоненная голова — все указывало на то, что душа Рафлза Хоу отягчена заботами, и только в присутствии Лауры он как будто сбрасывал с себя груз своих тайных тревог. Ежедневно, часов по пять подряд, он запирался в своей лаборатории, предаваясь любимой науке, но по какой-то странной причуде никому, ни слугам, ни даже Лауре или Роберту, не разрешалось входить в лабораторию. День за днем он исчезал в ней и затем возвращался бледный, усталый, и шум машин и густые клубы дыма, валившие из высокой трубы, показывали, как сложны были опыты, проводимые им без помощников.

— Не могу ли я быть чем-нибудь полезен вам в вашей работе? — как-то предложил ему Роберт, когда они после завтрака отдыхали в курительной комнате. — По-моему, вы слишком утомляете себя. Я бы так охотно помог вам, я ведь немного разбираюсь в химии.

— Вот оно что! — Рафлз Хоу поднял брови. — Никак не предполагал. Склонность к искусству и склонность к наукам редко идут рука об руку.

— Да, я, конечно, не очень большой знаток, но в свое время прошел курс химических наук и два года работал в лаборатории института сэра Мейсона.

— Очень, очень рад это слышать, — ответил Хоу каким-то многозначительным тоном. — Это может иметь для нас чрезвычайно важное значение. Весьма возможно, и даже почти наверное, мне придется воспользоваться вашими услугами и познакомить вас с некоторыми моими методами, которые, должен сказать, сильно отличаются от методов ортодоксальных химиков. Но пока для этого еще не наступило время. В чем дело, Джонз?

— Письмо, сэр. — Дворецкий подал конверт на серебряном подносе.

Хоу сломал печать и пробежал глазами листок бумаги.

— Ах, вот как! Приглашение на бал от леди Морзли. Вынужден решительно отклонить его. Очень любезно с ее стороны, но я предпочел бы, чтобы меня оставили в покое. Хорошо, Джонз, я пошлю ответ. Знаете, Роберт, порой у меня так тяжело на душе!

Теперь он часто называл молодого художника просто по имени, особенно в минуты наибольшей откровенности.

— Я это нередко замечал, — ответил Роберт сочувственно. — Но как странно, что вы, еще молодой, здоровый, кому доступны все житейские радости, и притом миллионер…

— Ах, Роберт! — воскликнул Хоу, откинувшись в кресле и пуская из трубки кольца густого голубого дыма. — Вы попали в самую точку! Будь я миллионером, я, может быть, был бы счастлив, но, увы, я не миллионер!

— Боже мой! — ахнул Роберт.

Он весь похолодел при мысли, что это, вероятно, — предисловие к признанию, что надвигается банкротство и весь блеск, все приятные волнения рассеются, как дым.

— Не миллионер… — еле мог он выговорить.

— Нет, Роберт, я миллиардер, может быть, единственный в мире. Вот что тяготит меня, вот почему я иногда чувствую себя несчастным. Я убежден, что должен тратить свои деньги, обязан пускать их в обращение, но как осторожно надо поступать, если хочешь действовать на благо людям, не нанося им вреда! Я глубоко сознаю свою ответственность. Она меня угнетает. Имею ли я право жить спокойно, когда вокруг миллионы людей, которых я мог бы спасти, поддержать в беде, если бы только знал, как это сделать?