Победитель - Лео Яковлев

Вернемся, однако, в Солнечногорск к бравому командиру отделения Фиме Ферману, который ничего не знал ни о Манштейне, ни о пребывании Гитлера в Запорожье, и никак не мог предположить, что его военная судьба будет на первых порах связана с планами генерал-фельдмаршала.

Глава четвертая

НА ФРОНТ

Как дрожала даль степная,

Не сказать словами:

Украина — мать родная —

Билась под ногами.

И вот настал день, когда Фиме и его соратникам было объявлено, что они отправляются на фронт. Никакого страха у Фимы и его друзей это сообщение не вызвало. Все они были молоды, и мысль о смерти казалась им нелепой. Зато было то, что политруки называли «советским патриотизмом»: было горячее желание принять личное участие в великой войне, в преследовании и уничтожении отступавшего врага, а о том, что враг этот еще очень опасен, как-то не думалось. Не нюхавшим фронта бойцам было выдано боевое оружие, и Фима получил в свое полное распоряжение автомат ППШ. Вообще его отделение должно было обслуживать миномет 82-го калибра, который им предстояло получить по прибытии к месту назначения, автоматы же его команде были выделены, как говорится, для личного пользования, если контакт с врагом окажется слишком тесным.

И снова была тихая и мирная железнодорожная станция Солнечногорск, и снова построение перед посадкой в эшелон. Перед тем как разместиться в теплушках, бойцы получили «неприкосновенный запас» продовольствия, состоявший из нескольких твердых сухарей из черного хлеба-кирпичика, куска свиного сала весом грамм пятьсот и стакана сахара. Все это отпускалось прямо в руки — в куски газет, в пилотки и всякие подручные емкости, что очень трудно представить себе в наше полиэтиленовое время.

Несмотря на предупреждение командования корпуса о том, что «неприкосновенный запас» может быть съеден только по специальному приказу в случае длительного перебоя с организованным питанием, ребята, измученные многодневным потреблением баланды из вонючей капусты, оказавшись в теплушках, принялись за него немедленно.

Эшелон тронулся с места и направился на юг, хотя враг вроде бы был на западе. Куда он шел, никто в Фиминой теплушке не знал. Под мерный стук колес народ высказывал самые фантастические предположения. Некоторые говорили, что их направляют на Турецкий фронт, который вот-вот будто бы должен был открыться в Закавказье. Постепенно разговоры утихли, «неприкосновенный запас» всеми был почти полностью съеден, и все задремали.

Фима проснулся, когда эшелон, не останавливаясь, проходил Харьков, снова временно ставший столицей освобожденной части Украины. Фима увидел в окошко силуэт знаменитого здания Госпрома, ставшего символом города, и зияющий незастекленными оконными проемами Дом проектов — первое в Украине высотное по тогдашним меркам здание, построенное в стиле американских небоскребов. Эти здания стояли на небольшой возвышенности, под западным склоном которой находилась одноэтажная слободка Павловка, и Фима явственно увидел тот павловский дворик, где прошло его детство, увидел отца, мать, брата в летний солнечный день, зелень садов, окружавших небольшие домишки. Потом видение исчезло, и Фиму охватила грусть: он понял, что возврата в эту показанную ему на мгновение жизнь больше не будет. Все будет другим, если оно для него вообще будет, а лучшим или худшим — покажет время. А пока его поезд промчался мимо разрушенного привокзального моста через весь веер железнодорожных путей, соединявшего центр города с западным пригородом — Холодной Горой, и вскоре повернул на юго-запад к Полтаве и Днепру. Так что ни о каком Турецком фронте не могло быть и речи.

Недавно, «листая старую тетрадь» нерасстрелянного генерала, командовавшего воинскими соединениями, освободившими Харьков за месяц до того момента, когда его проезжал в своем эшелоне Фима (я не называю имен красных генералов, потому что они уже очень много написали сами о себе в свое оправдание и восхваление, да и «военные писатели» внесли свой весомый вклад в генеральские мифы. Я же рассказываю о солдате, не нуждающемся ни в оправдании, ни в восхвалении, ни в мифах, а только в правде и доброй памяти), я прочитал в этой «тетради» о том, что в городе к моменту его освобождения осталось всего 190 тысяч человек, погибло же «по далеко не полным данным в концлагерях свыше 60 тысяч харьковчан, более 150 тысяч были вывезены в Германию» и что «немцы дочиста ограбили город».

Я попытаюсь дополнить информацию, содержащуюся в записках генерала, такой вот исторической справкой: Харьков был первым крупным городом, в котором эвакуация предприятий и «особо ценных» людей была завершена полностью до сдачи города немцам, и партийные и прочие «органы» города и области имели указание превратить эту часть Слобожанщины в «выжженную землю», что эти подонки и осуществили. Один из них — главный местный партийный бонза — радостно доносил в Москву, что из Харькова полностью вывезены все продовольственные запасы, но в городе оставалось 450 тысяч мирных жителей. Именно красными были взорваны и сожжены многие заводские и гражданские здания, мосты, коммуникации. Чудом уцелел Госпром — заложенной в него взрывчатки оказалось недостаточно, чтобы разрушить сверхпрочный железобетон. Город остался без еды и воды. Среди «забытых» в нем «советских людей» были и обитатели психоневрологических клиник и прочие тяжелобольные, дети-сироты в детских интернатах и т. п. Больных европейские цивилизаторы расстреляли вместе с еврейскими женщинами, детьми и стариками (мужчины-евреи призывного возраста были призваны в армию и в большинстве своем погибли весной 42-го в Харьковском котле), а из детского интерната устроили цех по добыче детской крови для спасения жизней раненых доблестных солдат гуманного вермахта. «Стратегия» выжженной земли в 41-м была ярким проявлением советского казенно-патриотического идиотизма. Дело в том, что немецкая армия с 41-го года и по день освобождения Харькова ни в каком местном продовольствии не нуждалась — на нее работало сельское хозяйство всей оккупированной Европы, а образованный советскими «органами» очередной голодомор на оставляемых врагу украинских землях привел к тому, что массы голодающего населения стремились любым способом служить немцам за скудную пайку, и мобилизация молодежи на рабский труд в Германию зачастую не вызывала протеста у населения, так как в этом случае, во-первых, родители надеялись, что их дети не умрут в «культурной» Германии от голода, а во-вторых, остающиеся в Харькове семьи молодых остарбайтеров обоего пола получали продуктовый паек.