Специалист в Сибири. Немецкий архитектор в сталинском СССР - Рудольф Волтерс

Далее, каждое управление имело два небольших отдела, чья деятельность была засекречена: военный отдел, в нашем случае — штаб дивизии, и отдел ГПУ. Немногие члены партии управления или предприятия образуют замкнутое сообщество. Они играют роль полицейских частей, которые строго контролируют исполнение распоряжений Центрального Исполнительного Комитета в Москве. Отдельные члены партии распределены таким образом, что в каждой рабочей группе от пяти до двадцати человек имеется член партии. Партия очень тщательно отбирает своих членов. Приему в партию предшествует предусмотренный законом трехлетний кандидатский срок, который ввиду постоянных ограничений приема и численных квот на практике составляет от восьми до десяти лет. Новые поколения партийцев рекрутируются из детей старых членов партии, из товарищей, имеющих хорошие связи с партией, и, насколько возможно, из тех, кто имеет первоклассное пролетарское происхождение. Дети членов партии, которые получают лучшее государственное образование, называются приблизительно до пятнадцатилетнего возраста «пионеры», до двадцатипятилетнего — «комсомольцы», а затем они становятся «коммунистами». «Коммунист» означает всего лишь «член партии». В то время как партия — это элитные части, профсоюзы объединяют всех работающих.

Каждую неделю созываются два или три маленьких профсоюзных собрания. Зачитываются новые «приказы» партии, и собрание единодушно решает приказы партии выполнить. Кем-то из членов партии предлагается процент перевыполнения, то есть процент выполнения работы, превышающий партийное распоряжение, и он принимается большинством голосов.

О самом перевыполнении дебаты не допускаются, но обсуждается его объем. Например, профсоюз единогласно решает, что все члены должны подписаться на девятый добровольный государственный заем, минимум на 10 % месячной зарплаты. Тогда встает тот или иной член партии и предлагает «социалистическое соревнование», при котором управление нашего предприятия вызывает другой трест подписаться на 12 % зарплаты, после того, как профсоюз нашего управление добивается этого результата. Абсолютным большинством голосов это решение принимается, и каждый «добровольно» подписывается на 12 %.

Для того чтобы поддержать фикцию самоуправления, профсоюзному собранию дозволяется самостоятельно придумывать некоторые методы поддержания дисциплины и организованности. При любви русских к речам и собраниям это только препятствует работе, так как никакой начальник не решается действовать самостоятельно, а если он позволяет себе хотя бы минимальную самостоятельность, профсоюз на ближайшем собрании подставляет ему ножку и все разрушает. В результате организация работы постоянно меняется и уже поэтому не приводит ни к каким результатам.

Как страстно русские любят громкие собрания, и как все радуются, когда высокого начальника сбрасывают с его поста, я наблюдал на одном профсоюзном собрании, посвященном успехам, точнее, отсутствию успехов в строительстве вокзала. Собрание, назначенное на 7 часов вечера, началось пунктуально в 9 часов. Председатель профсоюза обрисовал в долгом докладе историю строительства вокзала и начал обвинять руководителя проектного отдела и шефа нашей группы «Вокзал» в невероятном затягивании работ. Согласно московской программе к концу пятилетнего плана, то есть к 31 декабря 1932 г., вокзал должен был быть готов, и вот сейчас во второй раз взрывают только что сделанные фундаменты. Похоже было, что наши высшие чины получили из Москвы по голове. Высший партийный начальник произнес такую же длинную речь, после чего из собрания посыпался град обвинений, так как каждый знал, что поддержка двух членов «треугольника» ему обеспечена. Невозможно описать, с каким злорадством и с каким удовольствием собрание весь вечер топтало двух инженеров, которые были, как и все прочие, в равной степени виновны и невиновны. Некоторые ругали их, чтобы прикрыть собственную вину. Защищаться обоим инженерам не имело смысла, и через 24 часа они были уволены, после того, разумеется, как у них отняли продуктовые карточки. Собрание продолжалось до 2 часов ночи, и несколько следующих вечеров тоже созывались собрания, чтобы обсудить новую организацию работ. Было решено создавать небольшие группы. За несколько дней до того я выиграл маленький конкурс, объявленный внутри нашего, управления, и получил под свое начало группу. Моими сотрудниками были два техника, мужчина и женщина, и чертежница. Им всем было меньше 25 лет и к градостроительным проектам, которыми я теперь должен был заниматься, они были, само собой разумеется, совершенно не подготовлены, да и вообще их школьное образование было в высшей степени недостаточным.

Снова начались мучения с рабочей программой. Мы остались на много дней без работы. Затем я получил программу. Через несколько дней ее забрали и выдали новую, затем было решено делить на группы по-другому, затем из Москвы прибыли изменения программы. Прошло добрых два месяца, пока мне не удалось начать более или менее спокойно работать со своими людьми. Мои сотрудники Юрий, Маруся и Нина были относительно хороши. В любом случае, других не было, а эти были достаточно прилежны. Мы хорошо понимали друг друга, и я обучал всех, особенно чертежницу, которой не хватало самых основ. К сожалению, я видел, что все трое страдали от голода, и я не мог подстегивать работу, когда зарплату задерживали на один, а то и два месяца. Юрий скручивал себе тогда вместо завтрака сигарету из газетной бумаги и выглядел озабоченным. Он был очень истощен, но слишком горд, чтобы принять от меня завтрак. Профсоюз молчал о трагическом положении с питанием, да он и не мог ничего сделать. Деньги просто не приходили, и люди голодали. Даже жалкий завтрак в получасовую паузу нашей службы, которая длилась от девяти до половины четвертого, не могли себе позволить эти бедные пролетарии. Горячую воду или иногда плохой чай можно было получить бесплатно. Вареная перловка без жира или селедка в нашем буфете стоили около одного рубля. Завтрак был очень плохой, и я часто говорил моим товарищам, что даже собаки в Германии не стали бы это жрать. Но мне никто не верил.

Никто не понимал, как это немецкий инженер мог из одной любви к работе приехать в Россию. Для них всех существовала только одна проблема: еда. Русские инженеры неприхотливы и вполне довольны, если на завтрак в 12 часов у них есть стакан горячей воды, ломоть черного хлеба и леденец или даже кусок сахара.

Градостроительство

Роскошные проекты. Инстанции. Группа «Май».

Я разрабатывал со своей группой два проекта. Одним был поселок при учебном институте, приблизительно на 10 000 жителей.