Тот, кто убьет - Салли Грин

На вторую ночь вопли возобновились, и снова никто не уснул.

Так продолжалось ночь за ночью, так что к концу первой недели Охотники перессорились и разве что не дрались друг с другом. В результате один пырнул другого ножом, а кто-то и вовсе сбежал. Вирджиния была на пределе: она тоже не могла спать, а ее отборный отряд разваливался прямо у нее на глазах. На восьмую ночь, едва вопли раздались снова, она бросилась к погребу и, вне себя от ярости, принялась расшвыривать баррикаду из мебели на его крышке. Другие Охотники стояли и смотрели, не зная, что думать. Конечно, им всем хотелось войти в погреб и прекратить эту пытку, но, видя, как их предводительница, обычно воплощенное спокойствие и самоконтроль, в ярости царапает ногтями крышку погреба, они даже испугались: а не сошла ли она с ума?

Но вот один из них набрался храбрости, подошел к Вирджинии и напомнил ей, что она сама приказала держать Сабу в погребе месяц, а прошла всего неделя. Вирджиния оттолкнула его со словами, что готова рискнуть и своей жизнью, и их тоже, только бы прекратить эту пытку.

Отбросив крышку погреба, Вирджиния первая спустилась в люк, Охотники за ней.

В погребе было темно. Светя себе фонариком, Вирджиния пробиралась между стоявшими повсюду ящиками, коробками, старыми креслами, бутылками с вином и мешками с картофелем. Наконец она дошла до двери, которая вела в другую комнату. Вопли доносились оттуда. Охотники шли следом за Вирджинией.

Сначала им показалось, что во второй комнате пусто. Наконец в самом дальнем углу они разглядели кучу тряпья.

Вирджиния подошла к ним, разбросала тряпки и под ними увидела Сабу. Едва живая, она совершенно обезумела и не переставала кричать. Ногтями она изорвала себе лицо, на котором не осталось живого места. Говорить она не могла, так как отгрызла себе язык. Но кричать не переставала.

Вирджиния могла бы убить ее на месте, но решила, что Сабу надо доставить в Совет на допрос. Саба была полумертвой, но она была сильной Черной Ведьмой, и Вирджиния велела связать ее, прежде чем выносить наружу.

Была полночь, но от полной луны снаружи было светло почти как днем. Едва Охотники вынесли безжизненное тело Сабы из дома, как та застонала, а потом начала извиваться. Слишком поздно Вирджиния поняла, что сила Сабы вернулась к ней, как только она оказалась на открытом воздухе. Изо рта Сабы вырвался язык пламени и сжег двух Охотников, которые ее несли. Она упала на землю и огнем пережгла свои путы. Вирджиния схватила пистолет и выстрелила Сабе прямо в грудь, но у той еще достало сил вцепиться в Вирджинию мертвой хваткой и сжечь ее тоже. Столб пламени охватил их обеих, когда сын Вирджинии, Клей, выстрелил Сабе в шею. Она упала, безмолвная и бездыханная, на лужайку перед домом.

Вирджиния скончалась от ожогов, а ее сын, Клей, стал предводителем Охотников. Он командует ими и теперь.

Бабушка трет лицо ладонями и говорит:

— Эту историю рассказала мне одна Охотница много лет назад. Дело было на поминках ее партнерши, тоже Охотницы. Девушка была пьяна и очень горевала. Я вывела ее из дома, дала ей успокаивающего настоя. Мы сели на траву и поговорили.

Она рассказала мне, что ее партнерша и была той самой Охотницей, которая сбежала. Клей выследил ее и приказал казнить. Эту девушку, ту, которая напилась, заставили выстрелить в нее.

Дебс качает головой:

— Все они чудовища. Охотники сами не лучше…

— Дебора! Не говори так! — перебивает ее Арран.

Я спрашиваю:

— Кто такая Саба?

Бабушка переводит дыхание и отвечает:

— Саба была матерью Маркуса.

Почему-то я не удивлен. Оттолкнув Дебору, я выхожу из кухни и сажусь на ступеньку крыльца.

Арран выходит и садится рядом со мной. Он придвигается ближе и говорит:

— Это ничего не значит.

— Саба была моей бабкой.

— Но это не значит, что ты такой же, как она.

Я качаю головой.

— То же происходит и со мной, Арран. Я же чувствую. Я — Черный Колдун.

— Это твое тело, а не ты сам. Твое настоящее «я» не имеет никакого отношения к этому. В тебе есть гены Маркуса и гены Сабы. Но это физиология. А Черными Колдунами становятся не из-за физиологии, не из-за генов и даже не из-за Дара. Ты должен в это верить. Только твои мысли и твои поступки показывают, кто ты. Ты не злой, Натан. В тебе нет зла. У тебя будет сильный Дар — мы все это видим, — но только от того, как ты используешь его, будет зависеть, хороший ты будешь или плохой.

Я почти верю ему. Я не чувствую себя злым, но я боюсь. Мое тело ведет себя так, что я его не понимаю и не знаю, что еще оно выкинет. Впечатление такое, что оно действует по собственной воле и толкает меня на путь, по которому я должен пойти. Ночная дрожь гонит меня прочь из дома, прочь из моей привычной жизни. И шумы в голове тоже как будто изолируют меня от людей.

Каждый раз, когда Джессика говорила, что я наполовину Черный, бабушка добавляла:

— И наполовину Белый. — И я всегда думал, что гены моего отца и моей матери смешались во мне, а оказалось, что все не так: тело у меня от отца, а дух — от матери. Возможно, Арран прав, и в душе я не злой, но мне придется учиться жить с телом, которое выкидывает странные штуки.

В то же утро я уезжаю на два дня в Уэльс. Спать на воле и кормиться с земли приятно, и мне спокойно впервые после разговора с Арраном, как будто я уже понял, кто я и откуда. На самом деле я всего лишь по-иному взглянул на вещи, не более того, зато я смог понаблюдать за своим телом и узнать, на что оно способно. Я наблюдаю за ним почти беспрерывно, ставлю над ним опыты, оцениваю его способность к самоисцелению, сравнивая, как влияет на жизненные процессы ночь.

Я провожу в Уэльсе день, другой, третий. Нахожу заброшенный амбар и пробую спать в нем, обнаруживаю, что луна влияет на мое самочувствие. В полнолуние я совсем не могу оставаться под крышей, через час после наступления темноты меня начинает лихорадить и выворачивать наизнанку. Когда луна молодая — в амбаре не так уж и плохо, я чувствую себя прилично, вот только подташнивает немного. Полная луна усиливает мои способности. Я прихожу к такому выводу, экспериментируя с порезами на руке. На молодой луне порез заживает в два раза дольше, чем точно такой же при полной луне.

Дни следуют один за другим, и я узнаю о себе все больше нового, но отлично понимаю, что не смогу поделиться этими знаниями ни с кем, даже с Арраном. Все, что касается Черных, должно храниться в тайне, а я больше ни на процент не сомневаюсь, что у меня тело Черного Колдуна.

Мэри

В Уэльсе я провожу больше месяца. Мне приятно изучать свое тело и в то же время стыдно. Почему-то мне кажется, что мой отец все время смотрит на меня. И видит все, что я делаю. Он, как истинно мудрый человек, довольно покачивает головой всякий раз, когда я открываю в себе что-то новое, одобрительно улыбается, когда я ловлю кролика, снимаю с него шкурку, чтобы зажарить и съесть. Точно так же он хмурится, когда я принимаю неправильное решение: замерзаю, когда не удается найти надежное укрытие в холодную погоду, или совершаю недостаточно длинный прыжок. Он — невидимый судья каждого моего поступка, и со дня на день я жду, что он вот-вот появится.

Но он так и не приходит. Иногда я думаю: может, это потому, что я наполовину Белый, недостаточно Черный? Но потом я говорю себе, что это еще не настоящие испытания; настоящей проверкой окажется, смогу ли я найти к нему дорогу.

До моего пятнадцатого дня рождения три недели; сидеть в Уэльсе больше нельзя, но и идти на новое Освидетельствование страшно. Я уверен, Совет увидит, что происходит с моим телом, как оно меняется, и мой код вряд ли останется по-прежнему неопределенным. Никто не говорил мне, что будет со мной, если Совет решит изменить мой код на Черный, но, поскольку Черных Ведьм в Англии ловят или убивают на месте, я и так представляю себе, что меня ждет.

Надо уходить. Но сначала надо увидеть Аррана. Через неделю его семнадцатый день рождения, и я хочу быть с ним на его Дарении. А потом я пойду искать отца.

В первое утро дома Дебора подает мне конверт, который пришел недели две назад. На нем мое имя. Я в жизни не получал ничего по почте. Уведомления всегда посылали бабушке. Я уверен, что и на этот раз там какой-нибудь новый указ Совета, но внутри оказывается карточка из плотной, белой бумаги, на которой что-то написано красивым почерком.

Я передаю его Аррану.

— Кто такая Мэри Уокер?

Я пожимаю плечами.

— Ей исполняется девяносто лет. Она приглашает тебя на свой день рождения.

— Никогда о ней не слышал, — говорю я.

— А ты ее знаешь, ба? — спрашивает Арран.

Бабушка хмурится и как-то осторожно кивает.